ставку делать на оптовую торговлю, то и цены можно сделать ниже…
– Ну не гожусь я для семейной жизни, – сказала Евдокия, выдернув синий лепесток.
– Или тебе так хочется думать.
Лютик шел неспешно, но взгляда с Аленки не спускал. Она же, повиснув на руке Лихослава, что-то рассказывала чрезвычайно бодрым голоском.
Щебетала.
Щебетать она научилась профессионально, и Евдокия про себя несчастного офицера пожалела, потому как ни один человек не в состоянии был выдержать Аленкино щебетание дольше четверти часа.
– Не хочется, но…
Она пожала плечами. И несчастный букет едва не выпал. Со стороны и вправду Евдокия похожа на компаньонку, и не следовало надеяться, что платье изменит впечатление.
Да – красивое…
Да – дорогое…
Но и компаньонкам порой перепадают подарки от хозяев…
…а вот замуж их берут исключительно в любовных романах.
– Евдокия, – Лютик всегда обращался к ней полным именем, и Евдокия была премного признательна ему за эту малость, – мне кажется, что ты просто боишься.
Хотелось с негодованием опровергнуть сие предположение, но врать себе Евдокия не привыкла.
Боится.
– И скажи еще, что у меня причин для страха нет, – пробормотала она, щипая косу.
– Есть. – Лютик букет отобрал. – Но не стоит позволять страху отравлять себе жизнь. Да, тот… человек повел себя непорядочно. Однако это ведь не значит, что все остальные люди ему подобны. Ты боишься жить, Евдокия. А ваша жизнь слишком мимолетна, чтобы терять время.
– Ты любишь маму?
Должно быть, Познаньск так странно действовал на Евдокию.
Открытыми дверями кофеен и сладкими их ароматами, плетеными креслами, которые выставляли прямо на улицу, и белыми матерчатыми зонтиками. Медными флюгерами, что лоснились в солнечном свете… зеленью каштанов, разноцветными тяжелыми их свечами.
Голубями ленивыми.
Теплом. Летом близким, но пока еще лишенным обычной июльской духоты. И город спешил жить, а Евдокия чувствовала себя в нем лишней.
– Да, – просто ответил Лютик.
– Почему?
– В каком смысле?
Впереди маячил Лихослав, синяя его спина, до отвращения прямая и широкая, идеального кроя, можно сказать… и ноги, обтянутые узкими форменными штанами, хороши… нет, Евдокия не глазела, она… ладно, глазела.
Имеет право, на правах вероятной будущей родственницы.
И вообще, в ее-то почтенном возрасте пора о стеснении забыть.
– Вы слишком разные. – Евдокия все же заставила себя взгляд отвести, убедив, что внимания ее Лихославовы ноги не стоят. – Ты такой… извини, конечно, но ты такой эльф, что… просто невозможно. А она… она ведь…
– Человек, – подсказал с улыбкой Лютик.
– И человек тоже, но… знаешь, когда на вас смотрят, то… не знаю, как объяснить. Я маму люблю, но порой она бывает несколько…
– Экспрессивна.
– И это тоже, но… проклятье…
– Не ругайся.
– Я не ругаюсь, я громко думаю.
Лютик взмахом руки подозвал разносчика и, выбрав пирожное – тончайшую, кружевную почти, трубочку, до краев наполненную пеной взбитых с орехами сливок, – протянул Евдокии.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Да, мы получили разное воспитание. Выходим из разных социальных слоев, не говоря уже о расах, что само по себе предполагает культурную пропасть. И, пожалуй, в теории наш брак изначально обречен. Но видишь ли, милая, теория и практика – не одно и то же.
Пирожное оказалось невероятно вкусным. И Евдокия ела.
Слушала.
