знаете, хотелось большей определенности.
Тогда прикинем возможный ущерб. В худшем случае ничего он не построит, а старые ворота сломает… Ну и шут с ними, с воротами! Они и сами скоро развалятся…
А вдруг наводчик? Прикидывается тронутым, а сам высматривает, как бы дачу ограбить… Да на здоровье! Дача у меня под стать воротам. Ноутбук я оставил в городе (за ненадобностью), а здесь единственный ценный предмет — подаренная сыном удочка.
За ветхой пластиковой сеткой распахнутых окон сгущался сумрак и безумствовала мошка. Я выцедил последнюю на сегодня стопочку, закусил, прислушался. Ни звука. Похоже, наколол меня Боря. Может, оно и к лучшему…
Стоило так подумать, в дверь постучали.
— Хозяин…
Откинул крючок, открыл. Вошел Боря, опять-таки держа в руках нечто странное. К тому времени я был уже не то чтобы навеселе — во всяком случае, чувствовал себя достаточно раскованно, чтобы задавать прямые, а то и просто бестактные вопросы.
— Слушай, — сказал я, — что это у тебя?
— Инструмент.
— Я понимаю. Как называется?
Он посмотрел на меня, словно бы усомнившись в моих умственных способностях.
— Инструмент, — с недоумением повторил он.
— Ну допустим. А что ты им делаешь?
Наверное, открыто пожать плечами показалось ему невежливым, но мысленно он ими, точно говорю, пожал.
— Так — шлифую, — объяснил он. — А так… — Боря что-то сдвинул, что-то вывернул, отчего агрегат преобразился полностью. — Так — режу…
— Надо же что придумали! — подивился я. — Дорого стоит?
— Дорого… — с кряхтением признался он.
А я почему-то покосился на стоящую в углу собранную удочку. Как хотите, а было что-то общее в этих двух предметах. Ну понятно: цена, дизайн, способность к трансформации… И что-то еще.
— Японская, чать? — полюбопытствовал я.
— Нет, — сказал Боря и, помявшись, добавил: — Работать надо, хозяин… Ночи короткие…
— Ну пошли! — бодро сказал я.
— Куда? — всполошился он.
— С тобой. Посмотреть хочу.
— Как ты будешь смотреть? Темно!
— А ты как?
Вместо ответа он достал и надел какие-то хитрые очки с круглыми сетчатыми стеклами. Должно быть, для ночного видения.
— А-а… если с фонариком? — заикнулся я.
Насупился мой Боренька, стал суров. Даже очки снял.
— Тогда не буду работать, — сердито сказал он. — Так не договаривались.
Всю ночь за домом шуршало, постукивало, временами шипело. Поначалу я то и дело вставал с постели и, пробравшись ощупью в заднюю комнатку, припадал к залатанной скотчем оконной сетке. Ночь как назло выпала безлунная, а свет Боря включать запретил. Увидят.
За окном пошевеливалась тьма, а рассеянное сияние уличного фонаря пролепляло только верхушку старой вербы у пруда.
Я лежал на спине, глядел в черный дощатый потолок и поражался тому, с какой легкостью мы подчиняемся любому абсурду и начинаем играть по его правилам. Ведь это же бред в чистом виде: помешанный, которого я впервые вижу, предлагает мне за свой счет превратить кучу мусора в ворота, ничего не прося взамен, кроме права на труд в кромешной темноте, — и я соглашаюсь! И лежу как дурак в собственном доме, не смея включить свет!
Потом уснул, и приснилось мне, будто прихожу я в издательство и с ашхабадским акцентом прошу позволения что-нибудь сочинить, предлагаю деньги, канючу. Редактор смущается, опасливо поглядывает на дверь…
А ведь не исключено, что сон-то — вещий. Так оно и будет со временем.
Проснулся я, когда солнце уже встало. Тарахтели сороки, с некоторых пор занявшие нишу ворон, откочевавших в город, в пруду заходились лягушки. А вот производственных звуков из-за дома было что-то не слыхать.
— Долго спишь… — с сожалением произнесли рядом.
Я взглянул. Возле печки на низком табурете, смирно сложив руки на коленях, сидел мой труженик. Входную дверь я на ночь оставил открытой —
