фигуру Дивьего Деда с посохом в единственной руке.
Старик Ходима исполнил обещание: вместе с ним пришел старший сын, и они принесли на плечах целую груду выделанных овчин.
– Вот, шей детям кожухи. – Он вручил свою поклажу вышедшей навстречу Уте. – Там, в коробе, старуха тебе всякий пошивной приклад прислала. Разбери да выложи, мне короб назад нужен.
– Ой, спасибо! – У Уты отлегло от сердца: дети уже порой целыми днями сидели дома, если было холодно. – А что… новости есть?
– Нету новостей, – коротко ответил старик и пошел в избу к сыновьям.
А Ута побежала к себе и мигнула Святанке:
– Иди послушай под оконцем. Тайком, чтобы не видели тебя. Старик вести принес, а говорить не хочет.
Не Ходиме было обмануть Уту, пятнадцать лет жившую с великим искусником скрывать свои мысли! Ложь она видела, как огонь в ночи.
Святанка вернулась с выпученными глазами.
– Пришли! – шепотом закричала она, закрыв за собой дверь в избу. – Пришли в волость князевы люди! Дед сказал! Сейчас у сватов его – в Богочарках, а на днях к себе ждут! Дань собирают!
– А кто там старший? – наперебой спрашивали Ута и Соколина. – Отец? Князь?
– Не сказал дед. Про старшего вовсе не сказал. Только говорил, что Гвездобор из веси на заимку шел, чтоб не увидели его. Таится.
Соколина и Ута переглянулись с одной и той же мыслью: пора!
После отъезда Мистины над Коростенем повисло тревожное ожидание. Казалось бы, Володислав и Маломир добились своего: киевский воевода стал
Но невесело мне было. Мои мужчины напоминали ребенка, который держит волка на шерстинке тонкопряденой и думает, будто пленил его навек. Волк вывернется. Шерстинка порвется. И судьба этой шерстинки, то есть Уты и ее детей, не давала мне покоя днем и ночью.
Но мужи наши были не так глупы, как делали вид. Я поняла это, когда пришла весть о появлении Ингвара с войском возле Малин-городка. Я видела их лица в ту минуту – эта весть их будто придавила. На миг все онемели. И лишь потом вспомнили, что бояться нечего: наш договор сохранен, лишь зимой будет вече для его нового обсуждения, а пока мы можем послать навстречу киевскому князю его же ближайшего соратника и побратима, который теперь держит нашу руку.
Когда Мистина уезжал, мы его провожали. Вернее, вышли из Коростеня посмотреть, как он отправляется в путь. Как я и ожидала, он был в белой «печали» – будто хотел дать всем понять, что дела мира яви для него ничего не значат. Он и впрямь выделялся, будто гость из Иного.
– Но как же… – Я оглянулась на мужа, который тоже приехал. Мы рядом сидели верхом, возвышаясь над толпой. – Ведь Мистина едет к Малин-городку, а там его семья. Теперь ему вернут жену и детей?
– Мы не такие дурни, как ты о нас думаешь. – Володислав усмехнулся: – Их там давно уже нет.
– Где же они?
– Гвездобор переправил их в надежное место. Так что Свенельдичу придется очень постараться, чтобы получить свою бабу назад! Пусть сам теперь козу наяривает!
Володислав засмеялся: вспомнил, как не мог получить назад свою бабу, то есть меня, пока Мистина нас не вернул.
Вслед за воеводой шла его дружина: сначала оружники верхом, потом отроки – пешком. Из конных рядов кто-то помахал в нашу сторону, и я узнала знакомое загорелое лицо и темную бороду. Тот голубоглазый… Алдан, кажется, который увез меня тогда с поля и потом разговаривал со мной на забороле. Кому это он машет? Разве у него в Коростене есть друзья?
С Мистиной ушла большая часть и Свенгельдовой дружины, Свинель-городец и его посад поутихли. Там остались только женщины и челядь. Не знаю, как там теперь смотрят за хозяйством, когда хозяйки никакой нет… Я очень скучала по Соколине. Раньше я утешала себя мыслью, что до Малин-городка всего день пути и там ничего худого с ними и не случится. Но где они теперь? Об этом «надежном месте» Володислав не хотел мне рассказать, сколько я к нему ни приставала.
Шло самое веселое время года: урожай убран, снопы почти свезены, можно передохнуть от долгой страды. Приближалось время свадеб «по уговору». Жить бы да радоваться. Но мне казалось, беды ждала не я одна.
Прошел день. Потом второй. Потом третий. Мистина, конечно, уже встретился с Ингваром. Как прошла эта встреча? Они договорились – так, как понравилось бы нашим? Или они договорились против нас? Или между ними была битва? Я не могла решить, чего бояться и на что надеяться.
По вечерам я поднималась на наше забороло и бродила там, глядя на темную кромку дальнего леса, на Уж, меж гранитных валунов бегущий к Припяти, на небо, окрашенное в лучшие тона ромейского багреца – я видела его в Киеве.
