– Что же делать? – выдавил наконец князь.
– Принять уговор. Пусть Рагнвальд воюет с голядью по Двине, а если он пробьет этот путь, выгоды достанутся и нам. Пусть торгует в Витьбеске, продает свои товары нашим людям. И только когда наши купцы смогут ездить по Двине до самого моря, его купцы поедут в Киев и Царьград. Мы получим все выгоды, не проливая крови своих людей. А дань эта полоцкая – тьфу! – выразительно плюнул он, уже подустав уговаривать пылкого отрока. – Твоя мать не простит мне, если я дам тебе сложить голову ради такой безделицы, а ей придется на старости лет все же уступить свое место Олегу древлянскому. Ты забыл, сколько лет твои предки сражались и трудились, чтобы собрать по кускам все то, что мы теперь называем Русской землей? Хочешь, чтобы здесь, у этих йотуновых порогов, все это рухнуло из-за твоей безвременной смерти? Чтобы Станибор, Тородд, Ингвар-младший, Анунд, Торд, Кольфинн и прочие разорвали твое владение на куски и снова каждый стал конунгом у себя? Я бы на твоем месте в Валгаллу постыдился соваться при таких делах.
– Да ладно, что там эти полочане! – добавил Улеб. – За ними голядь, а за ней – море. Стоит здесь ноги топтать! Мы же на Волгу хотели! Вот там добыча, это я понимаю. А тут хлопотня одна…
Святослав вздохнул. У него выхватили из рук последний кусок земли, на который нацелилась киевская русь. Оказалось, что за морем еще есть подобные ему вожди, которым тоже нужна добыча. Но если Рагнвальд пока оставался зажат в довольно тесном краю между двинской голядью и русью, подчиненной Киеву, то перед Святославом, повелителем славянских рек Восточного Пути, открывались куда более заманчивые просторы. Если подумать, вся Полоцкая земля по сравнению с владениями русского сокола – от моря и до моря – тьфу, платком накрыть можно.
На последние переговоры поехали Асмунд и Алдан.
– Не лучше ли нам будет встретиться снова, скажем, зимой, после йоля? – по настоянию Святослава предложил Асмунд. – Мы могли бы встретиться в Витьбеске и договориться об условиях нашего союза не сгоряча, а обо всем подумав.
– Не считай меня таким наивным, – улыбнулся Рагнвальд. – Ты думаешь, я дам вам время собрать войско со всех ваших земель? Или сегодня на закате мы принесем клятвы, или мы с Эйриком разобьем вас, пока светло. И в конце концов я добуду себе кусок от Восточного Пути побольше, чем сейчас.
– Хорошо, – сказал Святослав, выслушав Асмунда. – Я согласен на эти условия. Но, клянусь Перуном, – он поднял глаза к небу, уже залитому багряным заревом заката, – этот клюй пернатый будет последним. Ни с какого моря сюда больше не придет ни один русин. Со времен Вещего мои предки владели всеми землями между Полуночным морем и Греческим, и больше здесь не будет князей чужой крови, не подвластных мне.
– А Эльга тебе что говорила? – напомнил Асмунд. – Чем глубже корни пустим, тем крепче будем стоять.
Глава 11
Едва рассвело, на проулках между дворами Киевой горы еще было пусто, когда из ворот боярина Острогляда выскользнули двое: мужчина в годах, с лубяным коробом в руках, и женщина – совсем молодая, судя по стройному гибкому стану и легкой походке. Лицо ее скрывал наброшенный на голову огромный платок из грубой серой шерсти. Ворота едва открыли, и двое вышли на дорогу в числе первых боярских челядинов, спешивших к скотине на низовые луга.
Но направлялись двое в другую сторону – на Подол. Здесь жизнь пробуждалась раньше – кому надо плыть, снаряжались спозаранку, чтобы до ночи добраться к следующей стоянке: завершалась жатва, день после Купалы заметно сократился. Над Днепром висел густой туман, скрывавший другой берег не хуже каменной стены. Из тумана смутно выступали лишь высокие носы набойных лодий, но купеческие челядины уже таскали мешки, катили по сходням бочонки.
Двое повернули к Ручью, одному из многочисленных небольших потоков, пересекавших поселение возле Киевых гор. Здесь к воде спускались мостки – так называемые тверди, – на которые выволакивали лодьи, чтобы выгрузить привезенное в клети. Эти клети стояли вдоль ручья длинным рядом, у каждой под дверью дремал сторож, ежась от утренней промозглой влаги и кутаясь в грубую свиту или овчину. Бегали собаки за оградами, лаяли на проходящих, но никто даже головы не поворачивал. Такое их дело собачье…
В дальнем конце ряда стояла еще одна клеть, лишь на крыше ее вместо обычного грубо вырезанного конька виднелся деревянный крестообразный знак. Дверь была отворена, время от времени из-под навеса у входа раздавался гулкий удар в железное било – указание верного пути сквозь туман.
В дверь скользнул еще какой-то человек, потом тоже мужчина и женщина. Женщина прикрывала лицо краем платка, мужчина хазарскую войлочную шапку с широко раскинутыми «ушами» надвинул низко на глаза. Но отца Ригора, стоявшего возле била с колотушкой, это ничуть не смущало: многие предпочитали не привлекать к себе внимания по пути в церковь Святого Ильи.
При виде входа в церковь молодая женщина с Киевой горы ускорила шаг, почти побежала, так что спутник едва за ней поспевал. Казалось, она торопится спрятаться в клети с крестом от опасности. Она отпустила края платка, он упал ей на плечи, открыв голову с девичьим очельем. Отец Ригор кивнул ей издалека и вошел в церковь: пора начинать службу. Эта гостья приходила к нему не в первый раз, и сегодня он особенно ее ждал. Она почти всегда являлась в числе последних, после того как откроются ворота на Горе.
Но когда она уже готова была ступить под навес у входа, возле самого порога появилась из тумана еще одна фигура. Это тоже оказалась женщина, но средних лет; на плечах ее тоже лежал широкий простой платок, сброшенный с тонкого белого убруса.
– Будь жива, Олеговна! – мягко окликнула она спешившую. – Что ты здесь делаешь?
Девушка застыла, будто наткнулась на невидимую стену. Коротко охнул за спиной ее спутник, челядин Казда: перед ними стояла сама Эльга, княгиня
