И кто бы знал! Эта хрупкая девочка и не подозревает, что сама стоит на пути у Эльги, как та сегодня встала на ее пути в церковь. Куда Горяна явилась с уже приготовленной крестильной сорочкой.
Вошел Ригор; поклонился Эльге, кивнул Горяне и смирно встал у дверей, ожидая приглашения. Эльга кивнула ему и указала на скамью – не ту, где сидела Горяна, подальше.
– Здравствуй, княгиня.
– Здравствуй. За овечкой своей пришел?
– Ждал, да не дождался. – Ригор улыбнулся, будто речь шла о гулянии над речкой.
– Я знала, что она ходит к тебе. А ты – к Острогляду.
– Да я и не скрывал…
– Ты ведь знал – нет ей моего позволения на то, что вы задумали?
– Если бы люди Христовы от начальников земных ждали позволения…
– А как же говорил – всякая власть от Бога? Тебе для чего позволили в Киеве жить?
Эльга хотела бы грозно нахмуриться, но не чувствовала гнева. Скорее досаду, что у нее под носом подвластные ей люди пытаются вести свою борозду и тем расстраивают ее замыслы, неведомые им.
Вот бы нащупать способ как-нибудь привлечь Ригора на свою сторону!
– Благословлен я был проповедовать Евангелие Царства Божьего, говорить слово Христовой истины, приносить Ему Дары и духовные жертвы, обновлять народ через купель обновления. То и творю по мере сил моих слабых.
– Но ты знаешь, для чего сия дева в Киев доставлена, для чего предназначена… для чего рождена! Ты знаешь, что судьба ее другая – княгиней быть в Киеве, а княгиня не может…
Эльга запнулась: показалось вдруг, что она говорит о себе и сболтнула лишнего. Ведь пока в Киеве одна княгиня – она сама.
– Нет никакой судьбы, идольское заблуждение это, – мягко, сочувственно ответил Ригор. – Правит нами одна лишь воля Божья. Кто будет веровать и креститься, спасен будет. Не допустит Господь, чтобы говорилось: «Младенцы просиша хлеба, и нет им разломляющего»[26] .
– Ты говоришь, что нет власти, кроме как от Бога, и повиноваться ей – долг всякого, даже христианина!
– Я христианин, ты – власть. Тело и жизнь моя в твоей воле, душа – в руках Божьих. Пока жив, не оставлю дитя без хлеба, – Ригор глянул на Горяну, – а дальше мы в воле Господа.
Эльга помолчала, потом тоже посмотрела на девушку:
– Ступай.
Встав со скамьи, Горяна бросила Ригору взгляд соратника на поле брани. Эльга видела на ее смуглом лице вдохновение борьбы. Ригор мягко улыбался им обеим, не делая никакого различия между пленной девой и огнедышащим чудовищем.
Когда девушка вышла, Эльга встала и прошлась по избе. Ригор тоже вскочил, но она движением руки велела ему снова сесть. Как ему объяснить? Она беспокойно сжала руки.
– Послушай… – Она повернулась к болгарину. В своем длинном кафтане из некрашеной бурой шерсти, в простой валяной шапочке он совсем неуместен в ее жилище, пестрящем всякими дорогими диковинами. – Ты сам не понимаешь, что творишь.
– Творю волю Божью, а понимать – человечьего разумения на то недостанет.
– Я не собираюсь следить за вами каждый день. Сегодня я пошла… только один раз, чтобы вы знали… Я знала, что ты ее…
– Наставил в основах веры, – подхватил Ригор. – Да она и без меня была наставлена, готовая она христианка, ей только крещение осталось принять. Я лишь поговорил с ней и уверился, что она не ради надежды на чудеса и блага земные к Христу идет, но ради жизни вечной…
– Ради благ земных! Она лишается всех благ, а ты ее своей рукой обездолить хочешь!
– К высшему благу ее Господь приведет, непреходящему.
– Если ты ее окрестишь, то наш с Олегом уговор будет расторгнут. Я разорву это обручение.
– Не пожалеет дева о женихе, хоть твой сын из юношей русских телесными совершенствами и богатством, честью и славой превзошел всех.
– Она не будет княгиней. У Руси и Деревляни не будет общего князя. Не прекратится вражда.
– Вражду вернее всего любовь христианская усмиряет и желание добра.
Эльга глубоко вдохнула. Они говорили на разных языках и не разумели друг друга.
– Да пойми ты, – почти в отчаянии воскликнула она, – это у тебя – Царство Божье на уме! А у меня на руках это все, – она широко раскинула руки. – Земля Русская! От моря Полуночного до моря Греческого. Здесь надо как-то мир поддерживать. Ты перед Богом одним ответ будешь держать, а я перед всем родом людским, перед чурами своими и пращурами. Я эту жизнь, земную, устроить должна.
Ригор лишь развел слегка руками: разве, дескать, я мешаю?
