– Слово Божие – благая весть о Царствии Небесном, и оно – что зерно. А сердце человеческое – что земля. Бывает человек невнимателен, глух сердцем – там зерно пропадет, будто при дороге упавшее. А бывает человек добр сердцем – там не пропадет зерно слова Божия, даст обильный плод. Плод же тот – мир и радость о Святом Духе, вечное блаженство в обителях Отца Небесного. Кто в мире пребывает, тому иной родины не нужно. Так, Хиславе?
– Все же оно спокойнее на море-то, коли знаешь, что в руках Отца Небесного, – кивнул гость-христианин. – Раньше как ездил – чем дальше от дому, от чуров своих, забираешься, тем жутче. А теперь на сердце легче – где ни есть, а все у Бога. Он и за морем видит.
Ригор кивал, улыбаясь.
– Где же царство это? – спросил Добылют. – За каким морем? За Греческим – Греческое, а моря Небесного мы тут не слыхали.
– На небесных лодьях туда плыть! – крикнул Честонегов гость Миляк.
Одни засмеялись, другие нахмурились, и все с ожиданием посмотрели на Ригора.
– Здесь. – Он слегка повел рукой, показывая вокруг себя. – Царство Божие – это власть Господа на земле. А поскольку власть Его везде, то и Царство – везде.
– Здесь наше царство, Русское! – смеясь, возразил Острогляд.
Его жена, Ростислава Предславна, происходила из потомков первых моравских князей-христиан, но в рассуждении веры на нем двадцатилетнее знакомство с ней никак не сказалось.
Ригор учтиво глянул на Эльгу. Он не собирался сердить носителей земной власти, оспаривая их права на земле.
– Нет власти не от Бога, – будто успокаивая, сказал он. – Потому и апостолы учили: «Всякая душа да будет высшим властям покорна, ибо нет власти не от Бога, власти же от Бога установлены»[9]. Власть земная и небесная – как тело человека и дух жизни в нем: едины, и в одном месте пребывают. Но если душа без тела к престолу небесному возносится, то тело без души в труп гниющий обращается.
– Ну ладно, за столом-то! – поморщился Острогляд.
– Далеко же то путешествие, – задумчиво проговорила Эльга.
Ей вспоминалось, как двадцать лет назад она ехала сюда, в Киев, из Плескова – с другого конца света белого. И то больше месяца добирались. Да, ей, недавно потерявшей родного отца, разорвавшей связи с семьей, оставшейся почти без защиты, было бы куда спокойнее, знай она, что за ней приглядывает всемогущий Отец Небесный…
Но Царство Божие – оно только на словах здесь, рядом, внутри. На деле до него далеко. Не всякий этот путь одолеет. Благо то, что для этого не нужно бросать дела, оставлять дом и близких, рисковать жизнью в дороге. Можно идти к нему, оставаясь на месте. Совершать путешествие внутри себя.
И воображению ее рисовалась белая лодья, похожая на облако; она плыла по волнам солнечных лучей среди небесной голубизны, все выше, выше… Здесь не нужно быть «вождем с могучей дружиной на сотне кораблей» – еще в детстве она привыкла, что именно такими людьми совершаются приносящие славу путешествия. Даже она, женщина, могла бы отправиться к престолу Небесного Царя, узнать, правда ли в его царстве так хорошо, а потом рассказать всем людям русским… Кому это сделать, как не тому, кто поставлен ими править… богами, судьбой… богом греков и Ригора-болгарина?
Задумавшись, Эльга даже забыла о еде. И вдруг очнулась. В гридницу вошла Ута. С сестрой творилось что-то нехорошее. Она застыла у порога, будто не смея идти дальше; смотрела на княгиню широко раскрытыми глазами, и из этих глаз текли слезы. Губы кривились и дрожали, будто она силится сдержать крик.
Эльга невольно встала. Лицо сестры выражало ужас внезапного горя. Что? С кем? Мысль метнулась к Бране, и Эльга глянула в сторону оконца. Да вон же она, ее жилая изба, в сорока шагах, что там могло случиться? Ни шума, ни дыма… Или… Святослав? Дети Уты?
Сестра сделала несколько неуверенных шагов. Эльга, опомнившись, встала и торопливо пошла ей навстречу. Схватила за руки, без слов спрашивая: что?
– Ха… – сдавленно выдохнула Ута, хватанула воздух ртом, и слезы капнули на ее открытые губы. – Хакон… умер. Зимой. Смоляне… приехали… сказали.
– Наш Хакон? Смолянский? – повторила Эльга, не в силах сразу принять в сознание такое несчастье.
Ута закивала, закрыла лицо руками. И Эльга поверила: глаза обожгло жаркой влагой. Она прижала ладонь к лицу, будто пытаясь заслониться, из-под ладони вырвался горький вопль… И они заплакали в один голос – как уже не раз с ними бывало, две сестры, соединенные множеством уз так прочно, что любой обрыв жизненной нити одинаково больно бил по обеим.
Купцы пустились разносить новость по городу, бояре остались. Послали за теми, кого сегодня не было. Через некоторое время Эльга вернулась из своей избы в гридницу – умытая, спокойная. Лишь покрасневшие веки выдавали недавние слезы.
Со смолянским обозом приехали Мякота и Житислав – доверенные Хаконовы купцы, которые уже не первый год ездили зимой по вятичским рекам к хазарским рубежам, а летом – по Днепру в Киев и далее в греки. Их привели в гридницу; от дверей они, оба одетые в белую «печаль», с достоинством поклонились пестрому собранию бояр в цветных одеждах. Ута и Мистина успели послать к себе домой за «печалью» и тоже сидели в белом: покойный приходился Мистине свояком.
– Рассказывайте, – кивнул смолянам Святослав.
