– Я не знаю… С месяц назад об этом везде говорили. Какие-то норвежцы… Не знаю, кто именно рассказал конунгу, но, должно быть, это были надежные люди. Конунг определенно им поверил!
– Ты говоришь о моем свояке Харальде? – уточнил Рагнвальд. – Сыне Горма?
– Разумеется. Слава богу, у нас тут осталось не так много конунгов… в общем, он один и остался.
Повисло молчание. Женщины с деревянными ведрами, закутанные в широкие короткие накидки, застыли возле дубового колодезного сруба, глядя на мужчин со смесью опаски и любопытства – в зимнее затишье они уже не ждали таких занимательных зрелищ.
– Что это значит? – наконец спросил Рагнвальд, уже догадываясь – что.
– Э… – Оддвар попятился. – Рагнвальд конунг, я тебя очень уважаю… И даже с дядей твоим я никогда не ссорился, хотя он, ты знаешь, очень не любил наших… Но давай ты пойдешь в Слиасторп и спросишь обо всем у Харальда конунга, хорошо?
Рагнвальд не заметил, чтобы кто-то его обгонял, но по пути в Слиасторп слухи его опередили. Еще шагая через луговину, где дремали под навесом и прямо на вялой траве за загородкой мохнатые круторогие бычки, он издалека заметил в воротах усадьбы что-то яркое. Красный, как спелая ягода, хенгерок и синяя накидка на одном плече, блестящие нагрудные застежки, медно-рыжие волосы, собранные назад и завязанные узлом на затылке…
– Регне! – Бледная, с огромными глазами, Гуннхильд побежала ему навстречу, уронила накидку прямо на землю, но не остановилась, пока едва не уткнулась ему в грудь.
Отряд замер за его спиной.
– Регне! – Гуннхильд протянула к нему руки, но почему-то не решалась прикоснуться. – Это правда ты? Это не мары меня морочат? Я не сплю?
Голос ее задрожал, на глазах заблестели слезы. Видно было, что ее трясет, но вовсе не от холода.
– Что с тобой? – Рагнвальд подался ближе и хотел взять сестру за плечи, но не решился.
– Нам сказали, что ты умер. – Гуннхильд сглотнула, пытаясь справиться с собой. – В Норвегии. У Хакона[11]. Одни говорили, что ты подхватил лихорадку, а другие, что Хакон приказал тебя отравить. Я заказала… поминальный камень.
– Когда-нибудь пригодится! – Рагнвальд двинул бровью. – Не всем так везет – посмотреть на свой будущий поминальный камень. Спасибо, сестричка.
Гуннхильд наконец придвинулась и обняла его. Сзади подошла Богута, ее служанка, с накидкой в руках, приглядываясь, как бы набросить на плечи госпоже, пока та не простудилась. Вокруг уже собирались изумленные жители поселения, хирдманы за спиной Рагнвальда кивали своим обрадованным близким, но не смели подойти, пока конунг не распустил дружину.
– Харальд где? – Поверх головы сестры Рагнвальд посмотрел на ворота усадьбы. – А почему вы здесь? Я думал, будете зимовать у себя.
– Мы у себя. – Гуннхильд оторвалась от него и вытерла лицо. – Харальд так считает.
Двоюродные брат и сестра мало походили друг на друга: по виду не скажешь, что родились от двух братьев. Двадцатичетырехлетний Рагнвальд сын Сигтрюгга был чуть выше среднего роста, худощав, с красноватым обветренным лицом и очень светлыми волосами, забранными в хвост. Белокожая Гуннхильд дочь Олава, моложе его года на три, за год замужества уже немного располнела. Лишь голубые глаза их роднили, да бородка Рагнвальда отливала той же медью, что ее волосы. Правда, рыжую бороду часто имеют мужчины и с русыми, и со светлыми волосами.
– Регне! – Гуннхильд вцепилась в его меховой кафтан, будто пыталась задержать на месте. – Послушай… Нам сказали, что ты умер. Народ очень волновался. Ходили слухи, что Хакон тебя отравил и уже снова собирает войско. Созвали тинг – еще до того как люди стали разъезжаться, – и хёвдинги потребовали, чтобы Харальд принял власть.
– Потребовали? – От этой вести Рагнвальд, против своего обыкновения, слегка повысил голос.
– Да. Они сказали, что раз от Инглингов рода Олава Старого никого не осталось, кроме меня, а Харальд – мой муж, к тому же прославлен победами, щедростью и справедливостью, то Южная Ютландия должна провозгласить его конунгом.
– И что он? – с застывшим лицом задал вопрос Рагнвальд, хотя в ответе мало сомневался. Для этого-то он достаточно узнал своего недавнего зятя.
– Он согласился. Сказал, что у людей Христа один Бог на небе, и, по слухам, все там идет хорошо и пребывающие с Ним довольны. И хотя Ютландия – не Царство Божие, будет куда лучше, если у нее тоже будет один конунг. Тогда его поддержали все христиане, и дело решилось.
– Да, он давно заигрывал с христианами… – безотчетно пробормотал Рагнвальд.
И замолчал. Вот так, стоя на дороге под дождем, он узнал, что наследство отцовского рода от него ушло, конунгом Южной Ютландии ему не бывать, и даже эта усадьба, еще Олавом Старым поставленная, ему уже не принадлежит. Можно поворачиваться и уходить.
Куда? Обратно в море? В Йотунхейм?
– Да, но… ты один? – Гуннхильд наконец заглянула ему за спину, окинула взглядом ближние ряды дружины и, видимо, получила подтверждение своей догадке.
Явившись во главе сотни людей, Рагнвальд все же не привел того, кого она ждала.
– Я один… – выдохнул Рагнвальд, вложив в эти два слова куда больше смысла.
