рассматривал печатную страницу.
– Что это такое?
– Светлейший, это бумага.
– Бу…ма…га?
– Да. Ее сиятельство нашла рецепт, как получать это из самых простых растений.
– И для чего она?
– Светлейший, графиня сказала, что это – для Церкви.
И Воплер, выложив еще несколько страниц на стол, пустился в объяснения.
Мол, рукописных книг мало. И они дороги. А эти приспособления позволят обеспечить книгами самые захолустные храмы. А кроме того, можно ведь делать и картинки с поучениями… И Церковь могла бы заняться этим, графиня не настаивает на монополии, даже наоборот. Она готова отдать права или Эдоарду, или альдону…
Роман слушал внимательно и прикидывал.
Действительно, это могло бы быть весьма полезно. Но просто так соглашаться на нечто неизвестное?
Нет, надо подумать… хорошенько подумать.
Лиля действительно не претендовала на лавры книгопечатника. По здравом размышлении она поняла, что, если станет распыляться на все подряд, толку не будет. Ее дело медицина!
Вот и…
Но тут есть такая засада. Чтобы заниматься медициной (гильдия докторусов тоже не зря хлеб ест и любого новатора загрызет), надо иметь деньги и «крышу».
Деньги? Ну, если она направит в нужное русло производство в Тарале, о деньгах можно не беспокоиться. Еще ее внуки будут брюликами в орешки играть.
А «крыша»… Эдоард ее обожает за одну подзорную трубу. А ведь она и еще что-нибудь вспомнит. Сколько знает человек, который не просиживает целый день, играя в компьютерные игрушки?
Много.
И даже из тех же игрушек можно взять информацию.
А вот второй ее «крышей» будет Церковь. Лиля серьезно подумала о книгопечатании и поняла, что либо Церковь и государство схлестнутся в кровь на этой делянке, либо мирно поделят территорию при ее посредничестве. А графиня будет иметь одобрение обеих сторон и свой скромный процент. Двадцать процентов ее вполне устроят. Технология-то примитивна. И все будут довольны.
Государство будет печатать свое, Церковь – свое. А Лилиан Иртон посреди всего этого безобразия будет тихонько пробивать учебники по медицине и детские книжки. Известно же, что в схватке льва и тигра побеждает обезьяна, которая наблюдает за схваткой. Ну или как-то так.
А значит, сядем на попу и будем обезьянить.
Так что, когда пастор Воплер принес Лиле известие от альдона, женщина приняла это спокойно.
Поговорим. Только этикет в памяти освежим.
И вот Лиля вступала в святая святых.
Альдоны жили в храмах. И этот конкретный изволил обитать в главном храме Лавери.
Здесь по воскресеньям проводились парадные службы, здесь хранилась церковная казна, и поговаривали, что здесь же, в подвалах, находились темница и пыточные.
Лиля подумала и решила обезопаситься.
Честно сказала Алисии, куда и зачем идет. Написала письмо и даже попросила Ганца Тримейна рассказать все королю, если на нее случайно упадет перелетный кирпич. Мало ли?
Лиле было страшно. И неудивительно.
Начнем с того, что человек двадцать первого века в большинстве своем религиозно безграмотен. Предыдущее же поколение рванулось кто куда, кто в дикий атеизм и агностицизм, кто – в избыточную религиозность. А вот просто сесть и разъяснить, что данному течению надо от людей, обычно как-то не получается ни у той, ни у другой стороны. Лиля была в родном мире далека от этого. Изначально усвоив, что вера и религия суть вещи разные, в Бога она верила. Как и большинство медиков. А вот религию с ее обрядами и историями считала чем-то вроде шаманства с бубном и не интересовалась. Зачем?
Есть же анекдот про ошалевшего Бога. Вот. Он-то писал только десять заповедей. Их и будем соблюдать. Не воруй, не убивай, люби родителей… А остальное – «ф топку!»[3]
Соответственно, про Церковь Лиля знала мало. Запомнилась только инквизиция, изведшая всех баб, симпатичнее вороньего пугала, в странах Европы. Ну, может, и не всех, но учили-то так.
