– Как же ты нас всех напугал, Медведище!
– Это чем же?
Когда все успокоились, расселись вокруг костра и бойцы осназа утопали восвояси, Кельш поведал мне печальную историю неудачного гипноза. Оказалось, что гипноз вырубил меня. А сознание старшины Кузьмина, считавшего себя умершим, заняло пустующий разум. Никто ничего не заметил. Эксперимент с гипнозом был признан неудачным – Кузьмин впал в буйство. Посчитали, что мне нужен отдых. Отвели в мою комнату. Кузьмин сутки молчал, а потом попытался застрелиться. Он же не знал, я, кстати, тоже, что патроны и в ТТ и в СВТ были заменены на беспороховые пустышки. Оружие отобрали, но Кузьмин отказался общаться с кем бы то ни было. Он пытался ещё и повеситься на собственной, вернее моей, гимнастёрке. Вот тогда наши доблестные чекисты и всполошились. Собранный консилиум, конечно, не смог догадаться, что в одном теле жили два сознания, они видели типичное раздвоение личности. Решили, что это от чрезмерных умственных нагрузок (нельзя не согласиться). Постановили, что это тело надо вернуть в привычную среду. А тут как раз полковник Степанов приехал в Горький с большой группой своих подчинённых получать новые орудия для своей мотострелковой бригады. Степанов, побыв, отчалил разруливать дела бригады. Так эта троица оказалась здесь.
– Да, Николай Николаевич, подобного я не ожидал. Оказывается, я – шизофреник.
– Никто и не сомневался с самого начала, – буркнул Брасень с набитым ртом, за что тут же получил хворостиной в лоб. Сухая ветка сломалась на три части, Брасень лишь лоб почесал.
– Они в курсе? – спросил я Кельша.
– Не слишком и удивились. А Прохор и нашёл способ твоего возвращения.
– Спасибо, Прохор!
Прохор, изрядно возмужавший, просто кивнул, скромно улыбнулся.
Дальше разговор потёк легко и непринуждённо. О работе и проблемах не было сказано ни слова. Травили байки, анекдоты, пели. Я им пересказывал фильмы будущего, которые могут и не быть сняты здесь, пел песни, которые могут быть и не написанными.
Просидели до утра. Душевно посидели. Степанова только не хватало. Но он занятой человек, семейный. Настоящий полковник. Не то что мы, шантрапа! А Кельш стал комиссаром ГБ 3-го уровня, тьфу ты, ранга.
Я – инквизитор
Руководитель особой аналитической группы при НКВД, где теперь состояли мы вчетвером, комиссар ГБ 3-го ранга Кельш изменил нам правила игры. Он решил больше не рисковать столь ценным, но хрупким каналом получения информации, как моё сознание, и категорически запретил мне напрягаться. Я уже являлся ведущим специалистом-аналитиком, а стал руководителем подгруппы. В эту подгруппу пока входили только Прохор (медобслуживание), Брасень (хозчасть) и Кот (безопасность).
Потом прибавился медведеподобный сержант-осназовец. Ростом ниже меня на полголовы, но способный сломать любого голыми руками за секунду – богатырской силой он прямо лучился. Голова выбрита налысо, высокий лоб, под надбровными дугами спрятались не только серые глаза, но и брови. Чтобы увидеть его брови, сержанта надо было сильно удивить, но сделать это было практически невозможно. Он казался уродливым, хотя лицо было сложено пропорционально, лишь нижняя челюсть чуть массивней, чем надо. Рот обычный, но зубы крупные, клыки заостренные, от чего улыбка его, в сочетании с убийственно-холодными глазами, казалась угрожающим звериным оскалом.
Как только мне его представили, у меня возникла стойкая ассоциация:
– Ну, здравствуй, Громозека! – приветствовал я его. И вот тут мы увидели его брови.
В моей памяти Громозека ассоциировался с огромной, но доброй силой. От сержанта создавалось какое угодно впечатление, но только не добрячка. А таким он в душе и оказался. У него было имя, фамилия, осназовское прозвище, но с этого дня его никто иначе как Громозекой не называл.
Кстати, есть стойкое предубеждение, что подобные Громозеке спецназовцы, способные сломать разом две подковы и головой пробить стену, очень тупые. Громозека тоже производил такое впечатление – молчаливый, мог за целый день рта не раскрыть, неспешный и скупой в движениях, явный держиморда. Но глаза его этой телячьей тупостью только завешены, как шторой, он чётко, как промышленный компьютер, просчитывал всё вокруг, если никто не видел и дел у него не было, доставал книгу, начинал читать. Когда я это впервые заметил, поинтересовался жанровым пристрастием. Его не оказалось. Читал любую распечатанную строчку. После томика стихов в руках его оказался справочник сопромата, который он изучал с не меньшим интересом. А когда мне удалось растормошить его и разговорить, он поразил меня точностью психологических портретов окружающих и глубокими философскими суждениями о происходящем. Такой вот меднолобый.
Сержант отвечал за мою личную безопасность.
К работе меня не привлекали, и я, воспользовавшись статусом вольноопределяющегося, наведал Степанова. Посидели, вместе позавтракали, потом поехали на ГАЗ. Степанову нужно было получать автотехнику и роту лёгких танков. На Горьковском автозаводе-гиганте как раз произвели модернизацию лёгкого танка Т-60, превращая его в то, что назовут Т-70.
Подумав, я приказал вернуться на базу, где я, Кот и Громозека переоделись в парадное, нацепили награды (Громозека имел орден Красной Звезды и медаль «За отвагу»). Кот надел форму капитана войск НКВД. В таком виде мы и вступили на территорию завода-города, настолько он был огромен.
