Ответом была пощёчина по сгоревшей морде. Я взревел от боли, она взвизгнула, стала суетиться, дуть на бинты, махать ладошками, даже поцеловала стрептоцидные бинты на моей щеке.
– Командир! Немцы!
– Отставить, товарищ доктор! Музыкальная пауза закончилась. Будьте добры, пересчитайте мне, пожалуйста, немецкие танки. Это такие здоровые квадратные тракторы.
Она фыркнула, с грацией кошки (гимнастка?) извернулась и прильнула к окулярам стереотрубы, стала крутить регуляторы. Со знанием дела, между прочим.
Морячок встал на одно колено, каской приподнял масксеть, приложил к глазам здоровый, морской, наверное, бинокль и стал диктовать цифры в трубку.
Резко откинулся полог масксети с кормы, я рефлекторно извернулся на полу, поворачиваясь к корме, хапая забинтованной рукой за пустую кобуру. Но это был командир комендантского взвода.
– Живы? Все целы?
– Все. Напугал, морда чекистская! Почему я безоружен?
– О, очухался! Как ты стрелять собрался?
– Тебя не икает! Оружие мне!
Он протянул мне свой ППС.
– У вас гусеница порвана, – сообщил он.
– Громозека, слышь?!
– Уже иду! – донеслось глухо из недр «Единорога».
– О, боженьки! – вскрикнула докторша.
– Что?
– Их так много! Что же нам делать!
– Конкретно – сколько, чего?!
– Под сотню, – ответил вместо неё Чекист, – одних танков полсотни.
– Так, залазь давай! Радистом будешь!
– Я привел радиста. Иващенко, ходь сюда! Совсем плох, командир?
– А ты попробуй!
Чекист сморщился:
– Не хотелось бы.
– Мне хотелось?
Он пожал плечами, потом мигнул мне глазами и побежал дальше.
С появлением радиста посыпались доклады. Чувствовалась нервозность командиров. Сто боевых машин на один километр фронта – это сила! Пусть танки только половина, всё одно не сдержать! Дивизия! Её в хвост и гриву!
Воюю вслепую. Про истощение ресурса
Надо успокоить людей, что-то придумать. А мне как-то совсем хреново стало. В глазах бордовые всполохи, боль накатывает тошнотворными волнами, в ушах набат колокольный. Как всё неудачно складывается! Прохор! Где этот подросток-экстрасенс?!
Как по волшебству, он и появился. Как горный, свежий и холодный, воздух сдул всю эту муть, в глазах (глазе, левом) прояснилось.
– Сделай что-нибудь, брат! Подними меня на ноги! Хоть на день! Отобьем немца, а там и помереть можно, – прохрипел я.
Надо мной склонились четыре головы. Холодные стволы глаз Чекиста, огромные от ужаса глаза докторши, красно-чёрное ухо Громозеки, две дорожки слёз из-под крепко зажмуренных глаз Прохора. Я чувствовал горячие утюги его ладоней на своей груди. С каждой секундой мне становилось легче.
Стволы глаз Чекиста сместились с моего лица на лицо докторши.
– Сердце не выдержало, – прочёл я по губам.
Тут Прохор дёрнулся всем телом, вытянулся, рухнул на меня. Его быстро сняли.
– Как он? – спросил я.
– Как ты? – спросил Чекист, проигнорировав мой вопрос.
– Лучше помогите подняться. И Прохору помогите. Блин, как бы я был без него?
Меня подняли. Оказалось, я терял сознание. Я не помнил, как меня вытаскивали из «Единорога».
– Связь на общей волне! – приказал я, хватая Чекиста за руку и выворачивая её, чтобы взглянуть на часы. Мои-то в очередной раз накрылись вчера.
