– Что думаешь по поводу Кадета и мин? Пеленгуют? – спросил я начштаба.
– Похоже на то.
– А нас оставили на десерт? У нас и передатчик мощнее, и трещим мы чаще.
– Пора переносить КП.
– Засветившийся передатчик грузи на что-нибудь. И я с ним. Будем маневрировать.
Мимо нас протопала группа бойцов в тыл. Я в полный голос поблагодарил их за мужество – это же их утюжили «панцеры». Они констатировали, что служат трудовому народу.
На КП выслушал доклад о потерях. Два «Единорога» сгорели. Ещё у одного разбит двигатель, но успели потушить, поволокли в тыл, ещё у одного – разбито орудие. Вот его и приказал выделить мне под КП. Итого минус четыре «Единорога». Кроме того, два ПТО орудия уничтожены, расчёты побиты, одна зенитка разбита, вторая цела, но расчёт ополовинен. Зенитки показали себя отличным противотанковым средством, но недолговечным – высокий силуэт, как ни закапывай, щита вовсе нет. Уцелевших зенитчиков приказал собрать вместе и с уцелевшим орудием отправлять в тыл, к Воронежу, пусть по самолётам стреляют. Тут они и так на награды настреляли: минимум семь танков – их трофеи.
Сели с Громозекой, морячком и врачихой (вот почему моряк безматерно крыл – докторша всё время рядом была) в «Единорога» с простреленным стволом. Экипаж машины был отправлен в запас, за рычаги сел сам Громозека. Натянули на крышу корпуса ещё одну масксеть и перебазировались на триста метров вправо. Громозека ловко загнал «Единорога» в подготовленный капонир.
И только тут я понял, что накосячил – кто мне будет в стереотрубу смотреть?
Докторша предложила свои глаза (жаль, что только глаза) к моим услугам. Блин, что со мной? Что в ней такое вызывает во мне подобный резонанс? Год я уже тут, на баб не тянуло, не до них как-то было, а тут вдруг… Аж волосы на руках дыбом стоят. Шучу – сгорели они.
Доложился Мельник. Занял удобную позицию. Засаду огневую будет делать. Благословил.
– Воздух, – крикнул Громозека.
– Мимо идут, – сказала докторша. – Восемь штук.
– Морячок, слышь, это твоих пошли шатать.
– За… к-хе… заколебаются! – раздался смачный плевок за борт.
– Ну, ты всё одно братков предупреди.
– Будь спок, командир, всё будет в полном штиле.
– Ну-ну.
Запад загремел, загрохотал. Воздух наполнился свистом, рёвом.
– Началось! – закричала докторша, кинувшись на меня, вжимая в угол между казёнником орудия и сиденьем командира самохода.
Земля вздрогнула, пошла вибрацией, загрохотали разрывы вокруг.
Но… Её лицо оказалось рядом. Я глубоко вдохнул, надеясь уловить её запах, но в носу была лишь вонь сгоревшего человеческого мяса. Её ушко и прядь каштановых волос были прямо передо мной. Я поцеловал её пониже ушка. Она вдавила мне кулачок в живот. Я ещё поцеловал. Ещё кулачок. Её карие глаза, пылая огнём, впились в мой левый глаз. Она оглушительно зашептала:
– Товарищ майор, как вам не стыдно! Сейчас же прекратите! Как вы можете думать об этом сейчас?! На вас ответственность за тысячи жизней, судьба Воронежа! Не отвлекайтесь!
– Я не могу. Ты свела меня с ума!
– Я сейчас же застрелюсь!
– Ты чё?
– Если вы не возьмёте себя в руки, я сама избавлю вас от помехи!
– Не надо, прошу! Я… я… чёрт возьми! Как не вовремя! Будь проклята эта война! Да слезь же с меня, строптивая вредная девчонка! Совсем затоптала бедного больного недобитого шизофреника!
Гогот двух мужичьих глоток был ответом. Докторша фыркнула, обиделась.
– Чё ржёте, мерины стоеросовые? Доклад!
– КП расхреначили в щепу! Долбят основательно. Мы пока целы, что на передке – не видно, – проорал Громозека, высунув голову из отсека управления к нам в рубку.
И тут же, как в ответ на его слова, рядом бухнуло, горстью гороха прохрустело по броне «Единорога». Каким-то неосознанным действием я схватил женщину, сжал, запихал куда-то под себя, закрывая от угрозы. Громыхнуло ещё три раза, ещё три раза било картечью осколков по броне, но – хвала уральским сталеварам! – броня выдержала.
– Отпусти, медведище, совсем сломал! – простонала докторша.
– Извини, – я тут же ослабил хватку, стал её ощупывать (ох, и фигурочка!). – Цела?
