танкисты, бросившие повреждённый танк осенью, устыдились и этой ночью вернулись в свою боевую машину. Стала понятна причина ночного переполоха и утренней бешеной перестрелки. Штрафники думали, что немец решил устроить ночную атаку, а это танкисты отбивали свой танк!
– Ура! – прокатилось по цепи штрафников. Поднажали.
Политрук добежал до танка, с непривычки с трудом забрался на моторное отделение этого трёхбашенного монстра, забарабанил в броню прикладом.
– Эй! Танкисты! Покажись, дай обниму! – кричал он радостно.
Люк откинулся, из танка высунулась голова целиком в спёкшейся крови. Сергей отшатнулся и чуть не упал с танка. «Танкист» поймал его за рукав, бурые губы расползлись в усмешке:
– Ты чего шарахаешься, политрук, аль не признал? А так я разве симпатичнее?
Я скатал наверх маску, младший политрук просиял:
– Кузьмин! Нашёлся!
– Да я и не терялся. Вот, гляжу, танк бесхозный стоит, ржавеет. Уже хмыри около него трутся.
– Хмыри? Трутся?
– Да. Там, перед танком, в канавку сложил.
– Кузьмин, ты не представляешь, что ты для роты сделал! Ты… Ты…
– Почему же, представляю. Жизни людские я спас.
– Кузьмин, золотой ты человек, я на тебя представление напишу. На снятие судимости, к награде…
– Политрук, не спеши! Бой ещё не окончен. И ещё, не один я был. Со мной Бугаёв Прохор, санитар, бойцы Иван Казачок… Ваня, как там твоя фамилия?
– Кречетов.
– Чё, в натуре? Круто! Кот, а тебя как?
– Матушкин Семён.
– Никогда бы не подумал. Запомнил, гражданин начальник? А меня не пиши. Из-за меня и им не обломится. Всё, политрук, иди, не мешай работать!
Штрафная рота с наскока налетела на позиции немцев, но после недолгой рукопашной были выбиты обратно подошедшими подкреплениями немцев. Залегли в поле. Ротный послал Сергея поднимать роту, политрук напрасно бегал перед штрафниками под пулями, пока не словил плечом.
– Прохор, комиссар ранен. Вытащи его сюда. И помни, о чем я тебя предупреждал.
Прохор кивнул и ушёл. А разговор у нас утром вот какой вышел. Увидев, сколько сил ушло у Прохора за день, я спросил его, сколько человек он вынес. Оказалось, больше двадцати. И всех он излечил.
– М-да, Прохор. Ты и правда ещё дитё! А разве мама с папой тебе не говорили, что дар твой от людей прятать надо?
Прохор кивнул, а вот у жующих трофейные галеты спасённых Прохором морды повытягивались.
– Матушка говорила, что меня споймают, лапаторию посадят, опыты будут делать, голову разрежут и у живого ковыряться будут.
У меня, отъявленного живодёра, мурашки по спине пробежали.
– Матушка твоя права. Дар твой очень нужен людям. Очень нужно построить машину, которая бы умела то же, что и ты, но машины такой не будет никогда. Поэтому такие, как ты, всегда в опасности. Как только пройдёт слух о чудесных исцелениях, за тобой придут. А потом за родными твоими. Когда с тобой опыты закончат ставить.
– Мне больше не лечить людей?
– Почему же нет? Нужно лечить, но так, чтобы никто не узнал, что это твоих рук дело.
– Как же это сделать?
– Это Ваня тебя научит. Он умеет так убивать людей, что никто не знает, кто именно это сделал.
– Иваныч, хватит! Что ты опять?
– Второе, Прохор. То, что ты многих вылечил, им только во вред. Представь: ранение с них снимает судимость, они кровью искупили, полежат, полечатся, вернутся в обычную часть и будут воевать честными солдатами. Ты их вылечил, они опять идут в бой, погибают штрафниками – отступниками, родные остаются без пансиона. Кому хорошо? Я тебя, Прохор, научу обычной полевой медицине. Будешь ты обычный санитар. А в некоторых случаях – необычный. Только чудесное твоё вмешательство должно быть скрытным. Ты нам всем нужен здесь, Прохор, а не в исследовательском институте. Я понимаю, что это звучит эгоистично и цинично, но это правда. Никто не должен догадаться, что большой, красивый и очень сильный парень ещё и лечит наложением рук. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Я понимаю, Виктор Иванович. Батя так же говорил.
– А твой батя тоже умел, как ты?
– Нет, он, как и вы, Виктор Иванович, защитник. Он жизнь отнимает, не может лечить.
