Все четыре морды расплылись в довольных улыбках:
– Лается, значит, оклемался.
– Я тебе сейчас, Кошара, подвес паховый узлом завяжу! Почему оставили пост?
– Так не в кого стрелять, выбили немца из всех трёх домов.
– Значит, сейчас в контратаку попрут. Снимайте пулемёты с танка, несите боеприпасы, готовьте огневые. Исполнять! Одна нога здесь, другой не вижу!
Убежали. И Сергей ушёл, кивнув мне.
– Прохор, что там у меня? – спросил шёпотом, боясь поглядеть на свою голую, по холоду чую, грудь.
– Пуля пробила броню, – зашептал он громоподобно на ухо, – ватник, развернулась, проникла в тело и сломала ребро. Пулю я уже извлёк, всё заживил. Надо в повязке походить. А этот шрам откуда? Страшный.
– Так меня уже второй раз простреливают. Тот раз только тебя не было. Гнить начало. Ножницами отстригали. Много раненых?
– Много. Я сильно не залечиваю. Чтобы не умирали.
– Правильно. Принимай это направление на себя. Ночью отправим в тыл. Так! Тогда нечего тут прохлаждаться. Ох, блин, жизнь моя жестянка! Ещё пяток боёв – и буду я одним сплошным шрамом.
Оделся, надел опять пробитый броник, нашёл свой пулемёт – на входе стоял. И два барабана к нему рядом. Поднялся по лестнице. Политрук меня ждал наверху, баюкая руку на перевязи.
– Что ты, комиссар?
– Ротный КП в танке устроил. А я тут старший, получается. А что к чему, ума не приложу… Второй бой… Учили нас по ускоренному курсу… И политрук я…
– Ладно, не дрейфь, Серёга, начистим мы гостям репу. Пойдём, огневые проверим. Взводные хоть есть?
– Утром были.
– Найди. Если выбыли, новых назначь.
– Кого? Я людей ещё не знаю.
– Да по хрен пока! Потом переназначим. А командиры должны быть. Что за мародёрство?! – заорал я на бойца, шманавшего труп немца.
– Так ему всё едино, а мне пригодится.
– Марш оборудовать огневую! Не то сам так же валяться будешь! Бегом, сын шакала! Стой! Ты из шайки Брасеня? Ко мне его кликни, перетереть нам с ним надо. Живее шевели поршнями! Скажи, я звал!
– А ты кто будешь? – боец встал в позу. Сразу видно блатного. От души ему отвесил оплеуху, так что опрокинул.
– Понял, кто я, фраер картонный? Позы мне тут лепить будешь! Метнулся резким поносом, пока спотыкалки не повыдёргивал. И запомни: Медведь я! Меня весь вермахт боится!
Брасень явился довольно быстро. И с ним полвзвода вооружённых уголовников.
– Брасень! Живой, волчара ты лагерная! – как будто обрадовался я ему, раскинул руки, как для объятий, но словно только тут увидел бойцов и показательно удивился: – Ты что ж это, штурмом меня брать решил? Так ты ошибся, враг наш там, – я кивнул в сторону немцев, – а как его порешить, надо ещё тыковки поломать – в одной мы лодке с тобой. И дорога у нас одна – на Берлин. Так что отошли своих сявок, тема не по их бестолковкам.
Брасень нахмурился, обернулся, кивнул. Толпа отшатнулась назад.
– Чего звал?
– Слух ходит, что скороварка на твоих плечах довольно неплоха. Предлагаю место в своей упряжке. Рядом со мной и вот этим молодым человеком, что комиссаром нашим является.
Брасень сплюнул сквозь зубы:
– Не по пути мне с комиссарами и легавыми.
– Так выбора-то ни у кого нет, – пожал я плечами, – на нас напала самая сильная армия мира. Одолеть её можно, но только навалившись всем разом. Кто не с нами, тот против нас. И третьего нам не дано.
– Вот тут ты брешешь, начальник. Я против немца, но не с вами. И в красный цвет меня не перекрасить.
– Никто и не пытается. Я сам не красный. И легавым меня зря обозвал. Сейчас не тот момент, когда можно в сторонке отсидеться, тыря по-тихому, не отсвечивая. Знаешь, ночью нет других цветов, кроме чёрного и белого. Красный выглядит чёрным, кстати. Сейчас для Руси как раз наступила ночь. Не одолеем немца – через полвека не станет русских.
– Куда же они денутся? – усмехнулся Брасень.
Я ему вкратце рассказал о планах Гитлера по освоению славянских земель. Очень кратко. С естественным для нацистов очищением этих земель от других людей.
