офицером – невысоким, мощным, кареглазым. С лица его не сходила добродушная улыбка, хоть он и пытался казаться серьезным, чтобы соответствовать случаю. Он лихо отдал ей честь, после чего поклонился – абсолютно не изящно, зато от души:
– Ваше высочество, разрешите представиться, Борн Сормаш из рода Сильных Мира Сего. Буду охранять вас во время церемонии… чтобы не украли!
Бруни улыбнулась в ответ:
– Рада познакомиться, Борн!
Голова у нее немного кружилась. Шум толпы, доносящийся с улицы, напоминал крики чаек над бушующим морем. Матушке все казалось – за порогом не тот, знакомый и близкий ей мир, а совсем новый, с иголочки. Мир, который ей предстоит сделать лучше.
– На караул! – взревел Сормаш.
В обрамлении оборотней в черных мундирах фрейлины, одетые в разноцветные пышные платья, выглядели сущим цветником, усаженным махровыми пионами, гордыми ирисами, стильными лилиями.
Где-то на середине пути из ответвления коридора вынырнула архимагистр Никорин. В серебряном брючном костюме, с лицом, бледностью и тенями говорящим о бессонной ночи, она казалась хрупкой статуэткой, дворцовым украшением, но никак не одной из самых могущественных волшебниц Тикрея.
– Мое почтение, ваше высочество! – пристроившись справа от Бруни, громко сказала волшебница и шепнула ей на ухо: – Шикарно выглядишь!
– Ты… Вы тоже в моем кортеже? – удивилась Матушка.
– Конечно! – возмутилась Ники. – Кто, как не я, согреет вас этим холодным днем! Творение мэтра Артазеля выше всяких похвал, но на дворе зима, не забыли?
– Ох, и правда! – воскликнула непосредственная Ванилла, оглядывая свое потрясающее декольте. – А кто же греет женихов, госпожа Никорин?
– Они морозоустойчивые… – пожала плечами архимагистр.
В огромном холле донжона две процессии – Матушки Бруни и ее высочества Ориданы – слились в одну. Гаракенской принцессе дивно шло нежно- голубое платье, украшенное ослепительно-белыми кружевами с ее родины, однако выражение маленького остроносого личика, решительное и отчаянное, нарушало гармонию. Взглянув на нее, Бруни ощутила укол в сердце – эта принцесса, хоть и старалась изо всех сил выглядеть подобающе, показалась ей испуганным ребенком, которого родители потеряли на ярмарочной площади.
– Подождите меня! – попросила она дядю, отпуская его руку, и направилась к Оридане.
Та взглянула исподлобья. Нервно поправила вьющуюся прядь, выпавшую из высокой прически, украшенной настоящими (в смысле выросшими при помощи магического ускорения) подснежниками.
Не говоря ни слова, Матушка обняла ее и прижала к себе. Ощутила под ладонями худые, дрогнувшие в беззвучном рыдании плечи.
Кто она такая, чтобы осуждать судьбу, оспаривать выбор Пресветлой? Никто. Что она может сделать, желая облегчить гаракенке этот день, который для кого-то вроде самой Бруни должен стать самым счастливым днем жизни? Только поделиться теплом…
– Все будет хорошо! – прошептала она на ухо Оридане. – Выше голову! Не надо бояться!
Та, лишь на миг, подалась к ней, благодарно сжала пальцы. И тут же отстранилась, взглянула холодно и свысока – поскольку была чуть выше Матушки. Произнесла медленно, тщательно подбирая слова:
– Мои поздравления, ваше высочество!
– Мои поздравления, ваше высочество! – эхом ответила Бруни и вернулась к сопровождающим.
– Зато не будет скучать! – пробормотала за спиной Старшая Королевская Булочница, а ее сестра согласно вздохнула.
Ники обернулась и весело заметила, вызвав неожиданный румянец на их щеках:
– Не завидуйте, девоньки!
Когда кортеж остановился у главных дверей, ведущих на площадь, архимагистр поинтересовалась:
– Готовы, ваше высочество?
– Готова! – пересохшими от волнения губами прошептала Матушка.
– Я похулиганю? – лукаво улыбнулась та и, не дожидаясь позволения, сделала изящный пасс, будто кружево плела.
Дворцовые двери охватило бездымное искрящееся пламя, вызвавшее вскрики и обмороки среди толпы фрейлин. Под его воздействием столетний дуб светлел, тек, превращаясь в золотые створы, которые стали медленно открываться наружу, впуская белый свет зимнего дня. Бруни даже зажмурилась – таким ярким он ей показался.
Дворцовая площадь была взята в плен снегопадом. Из аккуратного облачка, словно приклеенного к ясному небу прямо над храмом, сыпались снежники, и грани каждой взблескивали алмазно.
Языки пламени стекли с дверей и поползли на крыльцо, раздвигая толпу придворных, вызывая восторженный рев толпы, вниз по великолепной лестнице, к ожидающему Матушку экипажу, запряженному четверкой белоснежных лошадей. Судорожно вздохнув, та ступила в огненные волны и
