жалобный стук в его двери послужил чей-то приглушенный смех. Наверное, скучающий персонал уединился. Вода из холодных кранов в туалетах течет такая теплая и мерзкая, что не тянет даже прополоскать рот. Я чувствую себя в ловушке. Более того – я весь вспотел и дрожу, и глупо отнекиваться от причины такого состояния.
Верчу мобильный телефон в потном кулаке. Номер у меня не сохранился – эта заминка так выбешивает меня, что я ошибаюсь, набирая номер справочной, и попадаю куда-то в Индию, где меня встречает набор записанных на автоответчик бездушных фраз. За окном проносится еще одно выбеленное снегом поле с черными закорючками голых деревьев. Наконец мне удается выяснить нужный номер – и теперь поводов для промедления не остается. Запомнив нужные цифры, я тыкаю в нужные клавиши и подношу трубку к уху.
Под аккомпанемент гудков поезд начинает замедляться – и добирается до станции аккурат тогда, когда гудки сменяются коротким шипением и записанным сообщением автоответчика:
– Вы дозвонились до Боба и Сэнди Ли Шевиц. Раз мы не берем трубку, значит, нас нет дома, а это отнюдь не означает, что нас нет совсем. Не стесняйтесь оставить сообщение, и мы вам обязательно перезвоним.
Автоответчик появился явно после моего последнего звонка им.
– Привет, – говорю я. А что еще сказать?
Трубка отвечает каким-то слабым эхом. Наверное, помехи на линии.
– Привет, – повторяю я.
– Привет.
Нет, все-таки это не эхо.
– Забавно, правда? – ляпаю я, чтобы хоть как-то продвинуть разговор.
– Это тот, о ком я думаю?
– Если есть желание, да.
– Не думаю, что у меня большой выбор. В этом вся прелесть отцовства.
Я мигом возвратился в юность – в то время, когда наше с ним общение сводилось к затяжным словесным перепалкам, которые он не прекращал, пока не одерживал надо мной победу. Этот опыт, как мне иногда казалось, плохо сказался на моей способности общаться с людьми. Прежде чем я решаюсь ответить что-либо, он говорит:
– По какому поводу, позволь спросить?
– А должен быть повод?
– Нет, если он тебе не требуется.
– Я сожалею, – эти слова – преувеличение и упрощение одновременно, и от осознания этого мне становится горько. – У меня были определенные проблемы.
– Ты всегда мог сказать нам. Сейчас-то хоть можешь?
– Я потерял работу.
– Если бы ты дал нам знать, мы бы поддержали тебя.
– Я справился бы и сам.
– Не сомневаюсь, справился бы, – несколько менее резко он спрашивает: – А как сейчас обстоят дела?
– Я продал киноведческую книгу. Может, напишу еще парочку.
– Мы можем рассчитывать на посвящение?
Внезапное чувство потери пробирает меня. К черту все разногласия; разве хотя бы по выходным, проводя время вместе, мы не становились друг к другу ближе? Случалось, наши походы по сопкам к северу от Престона были противоядием от снисходительного отношения матери, которого я удостаивался дома. Возможно, посвятив им книгу, я хоть как-то оправдаюсь за все пропущенные дни рождения и сочельники, за не посланные на день матери и отца открытки.
– Конечно, там будет посвящение. Она вый-дет в следующем году, и ты сам увидишь, – заверяю его я. – Мне кое-что нужно в Престоне. Для моего исследования.
– То есть мы удостоимся визита? Не стоит, впрочем, если ты слишком занят.
– Я посмотрю по ситуации.
– А что за исследование, если не секрет?
– Я изучаю карьеру одного из старых кистоунских комиков. Имя Теккерей Лэйн тебе о чем-нибудь говорит?
Взрыв дикого хохота служит мне ответом, и я не сразу понимаю, что где-то там, у них дома, за много миль от меня, открылась дверь в комнату матери, выпустив шум традиционно включенного на полную громкость телевизора.
– Кто это, Боб?
