Она тянется к моей левой и отцовской правой и кивает нам. Мы с ним берем друг друга за руки. Отцовская – теплая и скользкая. Рука мамы на ощупь будто бы вообще без кожи – оголена до самой костной механики.
– И как же наши трущобы могут помочь в твоем исследовании? – спрашивает мама.
– Я рассчитываю на здешние библиотеки. Если и остались какие-то свидетельства о том, что тут произошло, то они там сыщутся.
– О, а что произошло?
– Комик по имени Теккерей Лэйн продолжил представление на улице и был арестован как дебошир. Почему-то сейчас о нем никто не знает, хотя личность явно примечательная.
– Мы о нем знаем.
Уже в который раз у меня появляется ощущение, что я заточен в какой-то тесной темнице, а мое лицо существует отдельно от меня, и своей мимикой я не владею. Хотелось бы, чтобы отец сказал ей, что она ошибается, хотя я и понимаю, как грубо он может это сделать. Она хихикает – а вот у меня повода для смеха нет совсем.
– Видел бы ты свое лицо, дорогой! Я же не говорю, что мы были на его представлении.
– Тогда откуда вы знаете?
– Дед и бабка Боба были там. Мы как раз вспоминали их после твоего звонка.
– Ты помнишь, что они говорили про его шоу? – я спрашиваю отца, и когда замечаю, что разговаривать тот не особо настроен, добавляю: – Он показывал трюк с воздушными шарами?
– Кажется, об этом ничего не рассказывали, – нехотя отвечает он. – Меня им больше пугали. Говорили, что если я буду шалить, он будет гнаться за мной так же, как гнался за ними.
– Он же был на ходулях, да? – вспоминает мать.
– На каких-то особенных, да, вроде телескопических. Не то все устали от того парня, не то само шоу заканчивалось, но, в общем, когда народ стал уходить, он спрыгнул со сцены и пошел за ними. И с каждым шагом он вроде как становился выше. Мой дед говорил, что когда он добрался до двери, то стал такого роста, что ему пришлось согнуться почти вдвое, и некоторые дети подумали, что он собирается прыгнуть на них. Он был как кузнечик с лицом мужчины.
– Хотел выступить на бис, наверное, – высказывает предположение мама. – Чтоб они все там со смеху полопались!
– Если верить моему дедуле, там, на улице, они и правда бы все полопались, если бы того актера не повязали. Может, он хотел завлечь их обратно.
Этот взгляд на случившееся настолько сильно отличается от описания в газете, что вполне может сойти за альтернативный.
– И какого роста он был на улице? – интересуюсь я.
– Нормального, – пожимает отец плечами. – Я так понял.
– Уверена, никакого реального вреда он никому не причинил, Боб, – снова подала голос мама. – Если твоя бабушка это выдержала, не понимаю, почему другие жаловались.
– Это ей не особо помогло – ты же помнишь? Моего деда, кстати, тоже есть в чем винить. Допускаю, что он, может, и не знал, какие трюки собирался выкинуть этот объект интереса Саймона, но я не взял бы женщину в театр в таком состоянии.
– В каком? – спрашиваю я, прочищая горло, пересохшее от перегретого воздуха.
– Она была беременна моим отцом.
– На седьмом месяце или даже меньше, да, Боб?
– В тот же вечер она попала в больницу.
– Ты не можешь винить его за это, – возражает мама.
– Все, что я знаю, – что это были преждевременные роды. А всех этих прибамбасов, которыми сейчас начинены больницы, тогда не было.
– Но с ним – и с ней – все было хорошо в итоге.
– Ну да, если это можно назвать «хорошо» – когда никто не понимал, смеется она или плачет. Дедушка говорил, что такой она оставалась еще неделю-другую. Медсестра уверяла, что она смеялась во время родов.
– А мне она казалась такой тихой! – вспоминает мать. – Иной раз и слова не вымолвит.
– Может, именно после того случая она и стала такой.
Их разговор потихоньку заходит в дебри, мне неведомые, и я предпочитаю в этих самых дебрях особо не задерживаться:
