29: Катушки
Не знаю, сколько времени я провел, изучая фильмы Оруэлла Харта. Когда я надумал сделать перерыв, Гильермо смотрит на меня как на предателя. Я указываю ему на проектор, в который уже заправлен следующий фильм, затем демонстрирую ладони, как бы говоря, что ему придется подождать, и покидаю духоту проекционной.
Помимо звезд, складывающихся в незнакомые созвездия на черном полотне неба, других источников света нет. Лицо Табби все еще стоит у меня перед глазами, смех Гильермо и пульсация генератора осаждают мой внутренний слух. Я перегружен – и сам теперь не понимаю, станет ли моя интерпретация фильмов с Табби каким-то прозрением или просто нагромождением бессвязных мыслей. Кактусы – темные фигуры в окостенелых позах – красноречиво напоминают мне о снеговиках в заброшенном театре, и я поеживаюсь. Впрочем, не только от воспоминания – откуда-то из проекционной, прорезая тишину, вдруг доносится визгливое истерическое ржание.
Интересно, не я ли – причина очередного приступа буйного веселья Гильермо? Не совсем. Оказывается, он решил смотреть фильмы дальше, без моего участия.
– Эй! Стоп! – кричу я, но он так увлечен, что не обращает на меня внимания. Стоит ли звать Вилли и просить вмешаться? Уж она-то наверняка умеет как-то с ним общаться. Насколько я вижу, в доме все огни погашены, и мне не хочется ее будить. Я мчусь в смотровой зал – и облегченно выдыхаю. Показывают уже виденный мною в «Золотом веке юмора» фильм.
Мне жаль, что я не успел к вступительным титрам, хоть я в нем и уверен – и вдруг до меня доходит, что я все еще могу узнать настоящее название ленты. Я спешу к проектору. Когда мне удается расшифровать слова на бирке, мою бедную голову будто саму наматывают на бобину. Да, это взаправду «Табби и ужасные тройняшки». Пошатываясь, я бреду обратно к своему месту, закрываю глаза – и продолжаю так сидеть до тех пор, пока не перестаю чувствовать себя пассажиром в самолете, скачущем по воздушным ямам. Разлепив веки, я награждаю Табби в магазине игрушек благодарной улыбкой.
Двусмешник ошибся. Или намеренно солгал – точно так же, как лжет теперь обо мне.
То есть я могу заняться популяризацией своей теории, не беспокоясь насчет того, что где-то и в чем-то ошибся.
Свежая гипотеза об анархическом посыле комедий с Табби, впрочем, не так уж и хороша – хотя бы потому, что не универсальна по отношению к его фильмам. В «Табби на трех колесах» он, улыбаясь и сверкая диамантами заразительно-озорных глаз, разъезжает по городу на гигантском велосипеде, что каким-то чудесным образом может передвигаться по стенам и потолку, опрокидывая вверх тормашками залы и целые жилые дома – никто ведь не может проделать ничего подобного, верно? Зато в «Табби сплетничает» он снова демонстрирует бунтарское начало, говоря всем правду в лицо и тем самым провоцируя массовые драки – впрочем, из-за идиотских интертитров, сменяющихся прежде, чем успеваешь их прочитать, я так и не смог понять, что же за страшные секреты он выдал. В «Табби за чашечкой чая» он срывает чайную вечеринку, толкая какую-то настолько бессмысленную (опять же, если верить обрывкам титров) речь, что даже меня она слегка выводит из себя, в «Табби против телефонисток» – смеется в трубку, заражая каждого нового респондента своим гомерическим весельем и заставляя смеющегося распространять «вирус» дальше. В «Табби в поезде» он примеряет на себя амплуа бандита из вестернов, захватывая поезд и вынуждая пассажиров проделывать цирковые трюки – злодейство вроде бы достаточно безобидное, но под конец машинист начинает жонглировать углем, и оставшийся без присмотра локомотив летит под откос. Ну а в «Табби принаряжается» он примеряет на себя костюмы различных чинов – мэра, судьи, главы полиции – и пытается вжиться в их роль, вот только выходит это из рук вон плохо, потому как он явно путает костюм и образ, с ним соотносимый. Оканчивается эта игра, как водится, очередным переполохом и стычкой стенка на стенку.
Немые комедии зачастую нацеливали свои шутки на напыщенные верхи, но действовал ли Табби как анархист, выбирая жертв для своих проделок? Я отмечаю вопрос в блокноте для дальнейших размышлений. Если бы не эти скромные попытки как-то структурировать отсмотренный материал, происходящее для меня давно бы слиплось в кашу из задорно ухмыляющегося лица толстяка-озорника и всех учиненных им погромов. Что меня сейчас больше всего беспокоит – так это подспудное ощущение того, что какой-то важный аспект идеологии Табби я все-таки не различил или упустил; но чем сильнее я напрягаюсь, чтобы вычислить эту лакуну, тем больше устает мозг. В конце концов мне показывают два самых первых фильма Лэйна. В «Лучшем лекарстве» он играет второстепенную роль странствующего шарлатана, который продает зелье, вызывающее неконтролируемое веселье, а в «Смеха ради» – примерно ту же роль, только уже главную; некий аптекарь Аполлинериус насылает истерию на целый маленький городок. В обоих фильмах есть практически идентичная сцена, где персонаж справляется о своих действиях у какого-то непонятного фолианта, мелькавшего и в других картинах Харта. Теперь все, что мне остается посмотреть – «Табби говорит правду». Но следующим на экран Гильермо выводит первый звуковой фильм дедушки Вилли, «День Дурака». Меня не удивляет то, что эта поделка не смогла вернуть славу Чарли Чейзу. Сомневаясь в предстоящем браке, главный герой в исполнении Чарли укрывается в передвижном цирке. Для карьеры шута он явно слишком стеснителен – постоянно бросает на зрителей смущенные взгляды, очевидно противоречащие его раскрашенной усмешке. Коронное выступление оборачивается набором комичных неловкостей, но несмотря на то, что главному герою постоянно пакостит чокнутый шпрехшталмейстер, шоу имеет оглушительный успех. В эпилоге цирк возвращается в город, и Чарли берет своих жену и ребенка на представление – однако шталмейстер узнает его, и в финальных кадрах Чарли убегает в закат, гонимый злодеем и цирковыми актерами,
