Кристинка дважды себя просить не заставила.
– Сынок!.. – прошамкала вдруг бабулька. – Скажи, пусть ружжо уберет этот… Мне в уборную надо, сынок милый! Отпусти бабушку… ирод ты безжалостный…
Полковник неприязненно посмотрел на бабульку, буркнул державшему ее на мушке:
– Отставить… – и отошел от двери купе.
К нему приблизился боец, отыскавший корешки билетов бесследно исчезнувшей троицы.
– Все, товарищ полковник, – тихо произнес он. – Не достанем мы их уже. Проверка документов ведется, но… нутром чую, ничего она не даст. Что это за типы вообще такие? Кто они? В приказе информации о них нет. Серьезные ребята, по всей видимости…
– Нет информации – значит, и не надо. А что серьезные – это сразу было понятно, – ответил полковник, припомнив текст приказа: «В случае малейшей попытки к сопротивлению открывать огонь на поражение…»
Перрон железнодорожной станции городка Разинск остался далеко позади. Трое прошли через негустой лесок по извилистой тропинке, остановились на опушке, неподалеку от перекрестка двух загородных трасс. Сбросили с плеч дорожные сумки, уселись на них.
Когда они сошли с поезда, только-только занимался рассвет; теперь же наступил тот особый, таинственный и тишайший момент безвременья, когда на западе еще величественно высилась стена могучей тьмы, а на востоке полновластно царствовал разлитый по горизонту солнечный свет.
Довольно долго молчали все трое, поеживаясь от пронзительного утреннего холода. Лишь когда принялась истаивать тьма, освобождая небо для света, они заговорили. Женя Сомик первым подал голос:
– А я ведь и вправду подумал тогда, Олег, что ты… бежать собрался.
Тот, кому предназначалось это высказывание, промолчал. Улыбнулся только, не отрывая взгляда от ало пылающего востока.
– Нет, не потому что струсил! А – просто решил, что пришла пора отступать. Капитулировать, то есть…
– Да хрена им на воротник – капитулировать! – хмыкнул Двуха. – Мы их, гадов, с фланга обойдем и в тыл влупим. От души влупим – по самые помидоры, через все потроха до гланд, чтоб голова не качалась!..
Сомик аж поперхнулся от такого оборота. И Олег покрутил головой:
– Однако!..
– А то! – самодовольно хмыкнул Двуха. И тут же стер ухмылку с лица.
Поднялся, открыл свою сумку и, порывшись там, извлек четвертинку водки.
– Давайте пацанов наших помянем, – серьезно предложил он. – Я эту бутылку на вокзале еще купил. Хотел в поезде достать, но там… как-то не так было. А вот теперь – самое подходящее время.
Скрутив крышку, он поднял четвертинку на уровень лица.
– За Гогина Виктора Николаевича. За Ломова Никиту… как его по отчеству, Олег?
– Сергеевич, – подсказал Трегрей.
– За наших, – договорил Игорь, – живых и мертвых. За всех ненормальных… Если б все были, как эти двое, жизнь совсем другая б стала…
Он отпил большой глоток.
– Все – это многовато, – хмуро высказался Женя, принимая бутылку. – Если б даже каждый десятый таким был, как они, уже достаточно… Вечная память павшим!
И он выпил. И передал четвертинку Олегу.
Тот посмотрел сквозь бутылку на густое, как кровь, рассветное пламя, текущее вверх.
– За Гогу и Никиту, – сказал Трегрей. – За Переверзева Николая Степановича. За Беликову Марию Семеновну. За… Глазову Светлану Алексеевну. Вечная память павшим.
Он глотнул водки. Закашлялся…
– Ты прямо как в первый раз, – проговорил Двуха. – Выдыхать же надо перед глотком! Погоди-ка… – он недоверчиво прищурился на Олега. – Неужели и вправду первый раз в жизни водку пьешь?
Олег кивнул, подтверждая.
– Дела-а… – хмыкнул Игорь. – Что ж, у вас там… водки не было, что ли?..
Вопрос был задан как бы между прочим, но Двуха, тем не менее, продолжал пытливо смотреть на Олега. Да и Сомик заметно подобрался, явно ожидая ответа.
– Отчего же… – произнес Трегрей. – Была.
– Ага, – непонятно к чему сказал Двуха. И тут же осторожно поинтересовался. – А что еще было? У вас… там?..
– Много чего было, Игорь, – произнес Трегрей. – И есть…
Он снова замолчал.
