народ бежит с автоматами. Я решил, что лучше свалить. Город вроде неплохо знаю, только на мосту все равно перехватили. Но я вроде старался никого не убить… – Он вскинул голову, и на лице отразился испуг. – Я ведь никого не убил, Артист, скажи?
– Нет, никого, – успокоил он.
Теперь стала понятна резкая смена направления «объекта» и его «щадящий» режим боестолкновений.
Присмотревшись, Артист понял, что от лица Барса почти ничего не осталось, его на три четверти заместило лицо Олега. Даже глаза теперь были оба одинакового цвета.
Не смог сдержать улыбки. Вот, значит, как? Второй шанс?
– Видел аномалию около вагона? – вдруг спросил Олег.
– Заметил, да.
– Это я ее создал. – В голосе сквозила грусть. – Просто подумал, что неплохо бы здесь быть аномалии, и она появилась. Понимаешь, Артист? Просто появилась! Из ниоткуда!
Сержант Говорков опустил взгляд и задумчиво произнес:
– Что же я такое?
– Ты – совершенство! – раздался голос от дверного проема.
Теперь-то Артист узнал его сразу и схватился за автомат, одновременно разворачиваясь.
Лыка выстрелил.
Первая пуля попала в приклад «калашникова», расщепив его, вторая пробила левый бицепс. Следующая, скорее всего, должна была стать смертельной, но Олег резко дернул Артиста к себе и заслонил, приняв остаток очереди себе в грудь и живот.
Вскрикнул. Но не упал, а метнулся вперед и страшным ударом отбросил Лыку к дальней стене вагона. После чего сделал несколько шагов и рухнул на пол.
– Олег! – позвал Артист.
Он сидел, держась за простреленную руку. Когда Говорков не отозвался, встал и подошел к нему. Опустился рядом и развернул на спину.
Три раны на груди, две на животе.
В этот момент по составу пробежало металлическое клацанье ударно-тяговых устройств, соединяющих вагоны, и поезд тронулся.
Олег застонал и посмотрел на Артиста полным муки взглядом.
– Так больно…
– Знаю, дружище, знаю.
– Нет, Артист, не знаешь…
Конечно, не знает, даже близко не представляет! Но что он еще мог сказать? У него не имелось при себе ни аптечки, ни бинтов. Последние события развивались настолько стремительно, что об экипировке речи и не шло.
– Потерпи, Олег, потерпи! Твои раны затянутся, тело восстановится, – проговорил Артист. – Артефакты помогут. Если эти не сработают, я принесу все, какие только смогу найти.
– На следующей станции нас ждут врачи, – произнес вдруг Лыка. – Они помогут. Не дадут ему умереть. Он уникальный образец! Я не хотел в него…
– Ясен перец, сука, ты в меня хотел! – огрызнулся Артист и почувствовал, как Олег нашел его руку и сжал в своей. – Что, дружище?
– Я… не хочу.
– Чего не хочешь?
– Врачей. Не хочу… Чтобы они меня лечили, а потом ставили эксперименты. Я ненавижу их всех.
И когда он это произнес, на его лице вдруг так отчетливо проступили черты Барса, что Артист отпрянул.
– Значит, сам поправишься. Ты вон после какого взрыва уцелел.
– Какого взрыва?
– А, ну да, – спохватился Артист. – Это же был… не ты.
Рука болела, рубашка вся вымокла в крови.
– Подожди, я перетяну руку себе. Я в отличие от некоторых не умею исцеляться, – попытался он неуклюже пошутить. Вытащил нож и разрезал на полоски штанину – до чего получалось дотянуться. Наложил повязку и затянул, вскрикнув от пронзившей боли.
– Тварь ты, Смешной! – нашел на полу какую-то щепку и обозленно бросил в Лыку.
Тот лишь вяло пошевелил пальцами.
Поезд тем временем набрал ход. Мимо мелькали дома, гаражи, магазины, переезды с вереницами машин, ожидающих подъема шлагбаума. Город погружался в сумерки.
Ветер залетал в вагон и холодил кожу. Вскоре урбанистические пейзажи сменились полями, лесопосадками и растущими вдоль насыпи зарослями.
