— Записку?
— Да. Такой маленький клочок пергамента с нацарапанными на нем буквами… — то ли насмешливо, то ли раздраженно объяснил тот.
— Извини, что спрос устроил, но ответь еще раз: ты давно знаешь того верного человечка? Видел его? Говорил с ним?
Лев Ольгердович отрицательно помотал головой.
— Нет, только весточки получал. А что?
— Так, подумалось… Письмо — единственный доступный способ общения для немого, зато обученного грамоте.
Лев Ольгердович насупил брови, явно не понимая, к чему я клоню. Потом отцепил от седла флягу, плеснул в ладонь и обмыл лицо.
— Да что ж такое… Никак не проснусь, — и тут же грозно поинтересовался у Акселя: — Я что-то смешное сказал?
— Не знаю, ваша светлость, — немного замешкавшись, ответил тот. — Я не слышал, о чем вы говорили. Ратибор, подтверди…
Едущий рядом с ним дружинник степенно кивнул.
— А чего рожи корчишь? — не отставал Лев Ольгердович.
— Тайну разведал, — опять странно усмехнулся рябой. — Давно хочу рассказать, да только вы так неслись, что не до разговоров было.
Мы с княжичем переглянулись. Не знаю, что подумал Лев Ольгердович, а у меня мелькнула вполне определенная мысль: «Еще одну? Не слишком ли много их на один квадратный метр?»
— Ну, поведай, чего разнюхал…
Аксель сделал таинственное лицо и заговорщицким полушепотом спросил:
— Ваша милость, а вы знаете, кому принадлежит «Пьяный шмель»?
— Нет.
— Давешнему стражнику Рудольфу.
— С чего ты взял? — недоверчиво переспросил княжич.
— Вы, ваша светлость, сколько за тот кувшинчик «самого лучшего» вина, которым его потчевали, заплатили? Серебряный дукат. А что?
— Ничего особенного, — ухмыльнулся мой оруженосец. — За хорошее вино вполне приемлемая цена. Если не знать, что в кувшине была обыкновенная вода…
Аксель секунду помолчал и объяснил:
— Когда спать расходились, я захотел попробовать, какое вино в здешних краях считают самым лучшим… — тут он замялся немного. — В общем, отхлебнул — все коварство и раскрылось. А чтоб я их не выдавал и перед вами не позорил, хозяева любезно согласились собрать нам харчей в дорогу. Даром.
— Как есть шельмец, — засмеялся княжич. — Вот что, Степан Олегович, когда надумаешь прогнать прохвоста — скажи. Возьму к себе на службу. Люблю расторопных, — и добавил уже не так весело: — Эх, вот бы все тайны да секреты были такими же безобидными и так же легко раскрывались.
— Хорошо бы, — согласился я. — Надеюсь, Аксель, ты присмотрел за тем, что они в торбу клали? А то вполне может статься, что в ней нет ничего, кроме родниковой воды да черствых лепешек… Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят.
Брякнул и по удивленным взглядам спутников понял, что эта народная мудрость здесь пока еще преждевременна.
Глава девятая
Говорят, что дома, особенно каменные, суть неживая форма материи. Возможно, в моем третьем тысячелетии безликая типовая городская застройка и в самом деле бездушна. Но лишь потому, что ни ее проектировщики (язык не поворачивается этих копировщиков-чертежников назвать архитекторами), ни строители не озаботились вложить в свои здания хоть крохотную дольку души. Как, впрочем, и жильцы… Прекрасно осознавая, что все это времянки, пусть даже в самых элитных районах.
Вопреки той тихой радости и благости, что духовная обитель излучала в мое прошлое посещение, нынче от монастыря веяло скорбью и печалью утраты.
Не было никаких траурных знамен на угловых башнях, не звучали похоронные марши, да и вообще не наблюдалось никаких явных признаков. Все, как обычно… И только в лицах и глазах братии поселилось большое… огромное горе.
— Слава Иисусу Христу, братия! — поздоровался с парой привратников княжич, спешиваясь и бросая поводья дружиннику. — Что у вас случилось? Уж не моровица ли черная нагрянула?
— Слава во веки веков Господу Богу нашему, — поклонились те печально. — Хуже, братья… Гораздо хуже. Невосполнимую утрату понесла наша обитель. Осиротели мы все в одночасье…
