Или нет?
Вывертень голоден. И голод утоляет. Он не грызла, у которой один инстинкт — рвать. А тут… шею просто раздавили…
— …девочка не появилась вовремя. Мы решили, что матушка ее больна серьезно… Милия сказала — уволить, но я… понимаете, мне было жаль Ариссу. Да и у Милии характер… редко кто оставался в доме больше месяца… Арисса у нас год служила.
— Мейстр Ганц, — позвал Ричард. — Скажите, я верно понял, что эти раны были нанесены после смерти?
— Именно.
— А утром нам сообщили… девочка возвращалась к нам… спешила, наверное… задержалась дома… я так думаю… и спешила… а он ее… подкараулил… я приказал утроить патрули…
Бессмысленно, хотя народ должно успокоить.
Ричард разглядывал узкие длинные раны на спине и плечах горничной. Следы когтей? Очевидно. Но зачем? Рвать мертвую. Бессмысленно.
Глупо.
А вывертней отличает почти нечеловеческий, но разум.
И две жертвы за четыре дня? Вывертень был сыт. И понятно, почему он не тронул мозг Ариссы. Но тогда зачем убил? А потом еще и изуродовал мертвое тело? Это было лишено смысла.
На первый взгляд.
И Ричард, глянув на оба тела, неуловимо похожие, принял решение:
— Вскрывайте.
— Благородная лайра, вы просто очаровательны… — У торговца дернулся левый глаз. Надо же, а Грен утверждал, что местные торговцы вовсе совесть утратили. Судя по глазам — не до конца, ибо розовая тряпка с пятью рядами оборок, отделанная ярко-лиловым кружевом и украшенная тремя рядами зеленых пуговиц, сидела криво.
В груди она была тесновата.
На боках — висела.
А подол, несмотря на обилие оборок, был короток. К этому чуду портновского искусства прилагались костяной веер и длинные перчатки с зелеными лампасами. Надо полагать, в цвет пуговиц. Ах да, еще с дюжину нижних юбок.
— Издеваетесь? — я повернулась спиной и вытянула шею, пытаясь оценить вид сзади.
Бесполезно.
Вырез, отделанный атласными розочками — зелеными и лиловыми, достигал поясницы… нет, чем я думала, соглашаясь примерить такое?
Уже ничем.
Я устала от гомона. От людей, которые норовили схватить меня за рукав, от благовоний — их совали прямо под нос, дабы придирчивый покупатель в полном объеме оценил крепость аромата. От попыток затащить меня в лавку, где торговали…
Чем тут только не торговали. Восточный базар? О нет, ни шелков, ни золотых украшений, зато в полном объеме скотина, птица и сельхозпродукция. Почти свежее мясо манило полчища мух, рыба не отставала, правда, душок издавала такой — куда там благовониям… Грен же в этой суматохе чувствовал себя если не как рыба в воде, то почти. Он ловко скользил меж торговыми рядами, успевая одновременно и пробу снимать — а пробовать здесь давали охотно, — и словечком-другим перекинуться, и остановиться в одному ему понятных местах.
Вот лавка травника. Точнее, лавкой это назвать сложно. Больше всего сооружение походило на дощатый деревенский клозет. Только со стен и потолка свисали пучки трав, и владелец — благообразный старец — восседал на табурете.
Короткий обмен знаками.
И в глазах старца мелькает интерес.
Короткий торг. Стопка золотых монет, которая отправляется в сумку, в обмен на махонький флакончик из темного стекла.
…еще одна лавка. Не травник, хотя пахнет здесь именно травами. И лавка расположена на первом этаже крохотного домика. Он возвышается над рыночной площадью этакой башней о трех этажах. И хозяйка башни, узколицая женщина с оттопыренной губой, долго разглядывает нас, прежде чем запереть дверь. Снова торг, на сей раз яростный, а у меня — несколько минут отдыха.
Хватает, чтобы разглядеть сумеречный торговый зал.
Пару зеркал.
В одном отражается худенькая брюнетка с безумным взглядом. И в не менее безумном наряде… в остальных — полки со склянками и банками, содержимое которых весьма и весьма разнообразно. Травки… травки мало интересны. Вот сушеная жаба, кажется. И пара коровьих рогов. Или не коровьих? Какие-то мелкие шарики. Козий навоз? Желтый жир… Светлячки? Живые? Суетятся, толкутся, бьются о стекло.
Я протянула было руку…
