был в кухне, когда вернулась домой Тор и вошла, впустив с собой облако растительных ароматов.
На ней было платье с растительным орнаментом того же оттенка, как те цветы у двери. Я ничего не сказал вслух, но подумал: «Мисс Как-Там-Бишь-Ее, немного постарше, взвинченная, проблемы с неврологией». Тор прошла через комнату, точно во сне. Нет, тут дело не в ее теперешнем персонаже, понял я; она сама о чем-то задумалась.
– Детка? – позвал я ее. Она моргнула и вернулась. – Что стряслось? Неудачный день?
– Нет, не неудачный, – сказала она. – Просто занятой, суматошный даже.
Именно тогда я впервые ощутил ревность.
Я не хотел ревновать. Чувствовал себя смешным и глупым эгоистом. Никогда раньше я не был таким, да и Тор никогда не давала мне поводов для ревности. Но в ее тогдашней отдельности от меня было нечто особенное, и я не мог перестать думать о молодежи, об этих будущих докторах. Мне вспомнился парень, который заговорил со мной тогда. И я представил, как они с Тор занимаются любовью в шкафу после того, как он поговорил с ней и поставил диагноз ее придуманным хворям.
Пару раз я уходил с работы пораньше и ждал ее там, где она не могла меня увидеть, – в закусочной через дорогу от больницы, откуда хорошо просматривалась вся территория. Нисколько этим не горжусь. Редкие минуты, когда она могла побыть наедине с собой. А я подсматривал за тем, как она медленно идет через автостоянку.
Однажды, ветреным днем, я увидел целую стайку студентов – они выпорхнули из дверей больницы и шли, оживленно что-то обсуждая. Не знаю как, но я почему-то сразу понял, что кое-кто из них наверняка разговаривал в тот день с ней – точнее, с ее персонажем.
– О боже мой, – воскликнул кто-то из них. И я осознал, что снова ревную ее, но не к тому же, к чему прежде.
Я представлял себе Тор в крохотной комнатке, лицом к лицу с раскрасневшимся студентиком. На ней цветастое платье, или брючный костюм, или футболка, открывающая татуировку на ключице, да мало ли что еще. А молодой студентик – или студенточка – в белом халате, широком не по размеру, сидит и пялится на Тор в этой самой комнате. Куда там первым рядам партера – это все равно что смотреть спектакль, сидя прямо на сцене.
Если бы история пошла по-другому, театр мог бы стать вечной цепью представлений с глазу на глаз. Я ревновал ее к аудитории.
Дома она могла войти в комнату в одежде, которой я никогда раньше у нее не видел, и я спрашивал:
– Это что, новый свитер?
– Нет, – отвечала она. – Он у меня уже сто лет.
Все дело было в том, как именно она его носила.
Кажется, я уже начинал строить какие-то дикие планы: ходить за ней следом, подслушивать под дверями. Хорошо, что Джонас позвонил мне именно тогда.
Он сам приехал ко мне на работу.
– Что стряслось с Тор? – спросил он.
– В каком смысле?
Мы ушли с ним на дальний край строительной площадки и теперь стояли в поле, исполосованном рытвинами от колес огромных машин. В углу площадки, там, где раньше стояла какая-то тяжелая техника, была лужа. Вода едва просвечивала сквозь маслянистую пленку, над ней сновали дрозды.
– Ты знаешь, что мы собираемся отказаться от ее услуг? – спросил он.
– С чего бы это вдруг? Что ты мелешь?
– Первые пару раз, когда она такое отколола, я едва не спятил, – сказал он. – Все время думал – что за чертовщина такая? Но никто, кроме меня, не переживал, все говорили – ничего, все образуется, подумаешь, облажалась девочка маленько, с кем не бывает. Некоторые, правда, вообще ничего не говорили, просто молчали себе в тряпочку, и все, как будто не видели никакой проблемы. – Он покачал головой. – Меня могут выгнать из-за этого с работы, – продолжал он, – но я тебе кое-что покажу. Ведь ты знаешь ее, как никто, парень. Ты записи ее сессий видел?
Я сказал, что нет. Что для меня это как вторжение.
Живя с Тор, я посмотрел немало так называемых экспериментальных постановок. Одна труппа из Чикаго сняла в городе старый офис и устроила в нем то, что они сами величали «интерпретацией» одной старой книги. Зрители бродили по комнатам и натыкались на актеров, которые стояли тут и там в чудных позах, выряженные в какие-то странные тряпки, и иногда что-нибудь говорили – то ли строчки из книги, то ли вообще какую-нибудь чепуху. Можно было трогать любые вещи, открывать ящики столов, вообще делать что угодно.
Одна из причин, почему я повел ее туда, заключалась в том, что там были комнаты, куда разрешалось заходить только поодиночке. То есть ты входишь и остаешься один на один с актером, который играет только для тебя. Театр одного зрителя.
– Пора тебе тоже попробовать себя в качестве аудитории, – повторял я.
Я позвонил Джонасу, пока она была в одной из этих комнат.
– Я уж думал, что у нее роман.
– Дурак. Тор влюблена в тебя, как кошка. Короче. Когда ты соберешься приехать посмотреть эти видео?
