Он капнул немного льняного масла в деревянную откидывающуюся пасть крокодила, сделав при этом несколько смешных движений, которые выдали в нем ловкого кукловода, потом отложил куклу в сторону и продолжил свое утомительное движение вперед. Кородиак напомнил мне попугая с роскошным оперением, сидящего в золотой клетке, что постоянно прыгает от одного края своей жерди до другого и вечно что-то тараторит, потому что ему нечего больше делать. Следовало ли мне его опасаться или сочувствовать? Я все еще этого не знал. Он ухватился за одну из веревок с узлами и целеустремленно направился в мою сторону вдоль верстаков и шкафов с выдвижными ящиками. Я вынул свой блокнот, чтобы произвести впечатление профессионального отношения к делу, но потом мне пришло в голову, что он все равно ничего не видит.
– Может быть, мы начнем просто сначала, – предложил я тоном чванливого журналиста. – Как вы пришли в пуппетизм? Как попали в Книгород?
Кородиак разложил на столах несколько инструментов, проползая мимо них, смахнул на пол строгальную стружку и положил на стопку бумаг свинцовую гирю. Казалось, его не знающие покоя руки живут собственной жизнью. Они постоянно ищут какое-то занятие и привлекают мое внимание. Это было совершенно правильно, потому что благодаря этому я не смотрел в его мертвые глазницы.
– Ну, – начал он, – я не знаю, насколько хорошо информированы вы об истории Книгорода и соответственно о семейном древе рода Смейков.
– О последнем я знаю только, э-э-э… очень мало, – солгал я без зазрения совести.
Продолжив свой путь, Кородиак схватил небольшой комок пластилина и своими проворными ручками стал лепить из него небольшую головку, которая чем-то напоминала его собственную.
– Что ж, возможно, вы, тем не менее, слышали о моем коварном племяннике Фистомефеле Смейке, – сказал он. – Паршивая овца в нашей семье. Его имя и его историю знает в Книгороде каждый ребенок.
Он бережно отложил в сторону модель головки.
– Разумеется, – ответил я.
Он назвал Фистомефеля своим
– Значит, Фистомефель вам знаком, – пробормотал он, перехватывая ловкими ручками другую веревку, – небольшая корректировка курса в моем направлении. – И имя Хагоб Салдалдиан, вероятно, вам неизвестно.
Я решил, что лучше всего на этот вопрос не отвечать вовсе, но и он не ждал моей реакции.
– Да, этот несколько сложный аспект семейной истории Смейков сегодня вряд ли кого-то заботит. Лишь очень немногих может заинтересовать история, которая старше, чем вчерашний день. Вот так. Если быть кратким, то ситуация такова: Хагоб был моим братом, который в свое время был убит Фистомефелем коварным и жестоким способом по низменным мотивам. Получение наследства путем обмана из корыстолюбия. Это, собственно говоря, все, что я хотел бы сказать по этому поводу. Если хотите, вы можете прочитать об этом в анналах города! Это неприятная история, которая на все времена покрыла позором семью Смейков, и я не хочу здесь раздувать ее дальше. Это не имеет ни малейшего отношения к пуппетизму, да и ко мне, собственно, тоже. Хагоб Салдалдиан Смейк был моим братом-близнецом, если быть точным. Мы были похожи друг на друга, как две капли воды, сказал бы я, пользуясь старым метафорическим клише. Даже наши способности были сходны. Это ловкие руки. – Он поднял пару ручек вверх и помахал ими.
Близнецы! Батюшки мои! Простой случай биологического дефекта! Безобидный генетический курьез! И я сразу же вновь подумал, что потерял рассудок! Моя ипохондрия постепенно достигла тревожных размеров. Пожалуй, мне следует проконсультироваться с хорошим неврологом. Боже мой! Не могу сказать, что у меня сразу упал камень с сердца – для этого возникшие обстоятельства, а именно то, что спустя все эти годы передо мной оказался живой Смейк, были слишком тягостны, – но я несколько расслабился соответственно ситуации. Хагоб и Кородиак были однояйцовыми близнецами! Это, конечно, объясняло многое.
– Когда я в то время – я жил тогда временно во Флоринте – узнал от наших семейных адвокатов, что мой брат Хагоб и Фистомефель считались пропавшими без вести или погибшими, я в это не поверил. Наша семья разбежалась, такое происходило со всеми Смейками. Нас не связывали никакие сентиментальные отношения, а родственные связи никогда не были крепкими. Я бы сформулировал это следующим образом: торт для именинников у Смейков не был принят. Мы вспоминаем о семье только в том случае, когда узнаем о наследстве. Но и этого не случилось. Все имущество Смейков в Книгороде сгорело, и если что-то из него где-нибудь и сохранилось, то на него заявили претензии цамонийские власти – дело Фистомефеля получило правовую оценку. И поэтому я продолжал оставаться в городе, как и раньше. Прошло много лет, в течение которых неприятные события постепенно поросли травой. Тогда это имело настолько незначительное отношение к моим родственным связям, что когда меня, в конце концов, все же занесло в Книгород, то это было связано исключительно с намерением, которое имеет почти каждый образованный цамониец, – хотя бы раз в жизни посетить этот восхитительный город. Ведь тогда у меня еще были глаза, и я был как-никак фанатичным читателем, страстно поглощающим книги! До сего времени история собственной семьи удерживала меня от того, чтобы исследовать Книгород. Так как я думал, что если кто-нибудь из Смейков покажется в этом городе, он будет
