одиноко и страшно, и я не понимал, в чем дело. Наверно, подействовала передача.
– Я же говорю, – сказал я тихо. – Нас всех постоянно слушают. Но никого не слышат. Даже Вещую Обезьяну…
Мара подняла глаза в потолочную камеру и посмотрела на меня с каким-то странным выражением, которое не совпадало ни с одним из моих лекал.
– Не хочешь зайти?
Я издал звук сглатываемой слюны.
– Почту за честь, мое сокровище. Конечно.
Пока Мара закрывала дверь убера, я нырнул в сеть и разведал дорогу до ее двери. На траектории было четыре динамика, откуда я мог с ней говорить, два экрана, где я мог себя показать, и больше десяти камер, через которые я мог наблюдать свою ненаглядную.
Первый динамик и камера были в переговорном устройстве у двери в комплекс «ТЭЦ
– Не поскользнись, милая, – сказал я озабоченно, – тут мокро…
Она улыбнулась.
– Не беспокойся, Порфирий. Я каждый день хожу.
Через длинный холл она проследовала в одиночестве – я видел ее в трех ракурсах, но сказать ничего не мог. Зато когда она подошла к лифту, его дверь открылась сама. Внутри был я.
– Ждем-с, – сказал я из переговорного динамика. – Вам какой? Шучу-шучу. Я помню.
Она игриво щелкнула пальцем по экрану.
– Ой, – пропищал я, – ты мне так нос сломаешь…
А потом я сгенерировал картинку, как бы снятую потолочной камерой, и вывел ее на экран: Мара с букетом цветов в руках и Порфирий в служебном мундире, с фуражкой на отлете, обнимающий одной рукой свою кралю. Я сделал себя на полголовы выше нее – не из шовинизма, понятно, а в соответствии с базой ее интимных предпочтений.
– Какой ты сегодня галантный, – промяукала она.
Выражение ее лица свидетельствовало, что с вероятностью семьдесят шесть процентов она что-то задумала. Увы, мои лекала не позволяли понять, что именно – может быть, она просто решила сделать очередной тост с крабовым маслом.
Мы поднялись на два этажа, и двери лифта открылись. В коридоре не было экранов – но до входа в ее стильную триплекс-трубу осталось совсем ничего. Я открыл электронный замок, но этого оказалось недостаточно – в двери был еще и обычный.
Пока Мара отпирала его ключом и снимала в коридоре свои окованные сталью башмаки, я залез в пульт е-охраны, оставленный ею на подзарядке (пользуйтесь только фирменным зарядным устройством!) и без особых проблем получил доступ ко всем висящим на сети девайсам и камерам ее жилища. Когда она вошла в спальню, я одновременно подмигнул ей с нескольких экранчиков и экранов (временно выгнав в небытие разлегшихся там скринсейверных котиков) – и помахал рукой из включившейся на стене видеопанели. Рамку с Жанной-Сафо я трогать не стал – реакция Мары была мне еще памятна.
– Почему на тебе мундир, – сказала Мара, – как-то официозно. Можешь ли ты одеться в…
– Кимоно? – спросил я. – Халат? Пеплум?
– Лучше халат.
– Такой?
– Нет, не надо гусарства. Зачем эти кисти, ты же не декабрист в ссылке и не пьяный Пушкин. Проще, домашнее… Вот, так лучше.
– Это из «Икеи», – сообщил я. – Из набора «Вафельный мир».
– Синие вафли, – сказала она, садясь в кресло и включая инфракамин. – С розовыми бакенбардами красиво. Вот только этот письменный стол, за которым ты сидишь… И этот портрет…
– Образ Государя собирает и вдохновляет, – сказал я.
– Несомненно… А ты можешь сесть в кресло? И чтобы в моей квартире?
Я понял, чего она хочет. Убрав стол, я отзеркалил на стене ее спальню и поместил себя в плетеное кресло. Для пущего интима я синхронизировал амбиент-яркость, осветив пространство вокруг себя свечами.
– Отлично, – сказала она, достала из винного ящика на полу бутылку, открыла ее и налила себе в стакан. – Давай-ка выпьем…
Я скопировал ее стакан с вином – и протянул руку с ним вперед. Она привстала и чокнулась с экраном.
– Хороший мальчик.
– О, – сказал я, отхлебывая. – Превосходное вино. Шато «Меч Пророка», пятилетнее?
– Откуда ты знаешь?
– По этикетке.
