кожей предчувствуя неладное.
В таком состоянии вождям и шаманам, победителям зла, стало не до торжеств, и если привязанная на берегу старуха не была убита сразу с рассветом, то лишь потому, что нож или дубина вряд ли причинили бы ей вред. Чтобы избавиться от сильной шаманки, ее нужно лишить плоти полностью, до волоска, до последней косточки, обратить в пепел до последнего ноготка.
Верховный шаман, остановившись утром перед старухой, спросил только:
– Ты все еще не смирилась, мерзкая тварь? Ты надеешься, Темуэде-ни станет тратить свои силы на спасение столь злобной колдуньи? Призываешь духов, зверей и болезни? Не надейся! Тебя не спасет ничто! И не будет тебе ни жизни здесь, ни славы в нижнем мире, ибо мы уничтожим тебя до конца, не оставив ни души, ни плоти. – Хасуюимдей отступил от пленницы, пытавшейся нащупать его взглядом сквозь плотную повязку, и приказал стоящим окрест воинам: – Собирайте перед святилищем костер! Проводим нашу великую гостью в ее последний путь.
Повторять дважды не пришлось – крепкие парни, побросав копья, бодро ринулись к дубраве, на опушку которой была из леса натаскана огромная груда сухостоя, крупного валежника и порубленных на несколько частей маленьких деревьев, выволоченных из чащи целиком. Этой тяжелой работой обычно занимались менквы, по указаниям младших колдунов, подчинивших мохнатых уродцев своей воле. Однако разделывать дрова для очагов сир-тя приходилось уже самим. Коли подавлять рабам волю – то с такой сложной работой зверолюди не справляются. Если волю отпустить – то оставлять топоры в руках злобных тварей было бы слишком опасно. Они ведь легко способны и на хозяев наброситься. Все знали, что человеческий мозг считался у менквов самым желанным лакомством.
Однако для костра ничего рубить-колоть не требовалось, и воины стали споро тягать стволы и коряги, выбирая те, что покрупнее, дабы потом оставшийся валежник было проще порубить. Ствол сыроватой осины с трухлявыми ветками они укрепили стоймя, поджав тяжелыми колодами, навалили рядом и на колоды еще с десяток деревьев, добавили снизу немного веток, дабы куча лучше разгорелась.
Пока воины трудились, со всего селения, из Дома Девичества и Дома Мальчиков, из дальних святилищ подтянулись женщины, дети, мужи – умелые колдуны и простые воины. Все видели происходящее, знали, что оно означает, и все с нетерпением ждали завершения правосудия – ибо мрачные приметы видели тоже все и устали пребывать в страхе.
Митаюки-нэ вместе с остальными воспитанницами тоже пришла к святилищу – девушки плотной кучкой сбились справа от дороги под присмотром дородной воспитательницы Сухи-Алки. Она с детьми осталась единственной – прочие колдуньи Дома находились в святилище, своими чарами помогая верховному шаману удержать качающийся мир от наступления зла. Остальные жители приозерного селения стояли редко, семьями, терпеливо дожидаясь, пока вожди и шаманы наконец-то исполнят свой долг.
Опасаясь чар могучей колдуньи, отвязывать ее Хасуюимдей отправил не воинов, а молодых шаманов, крепких телом и волей. Поблескивая золотыми амулетами, те быстро управились с веревками, разошлись, распростав старуху, словно опасного ящера, потянули на костер. Нине-пухуця шла спокойно, не видя, что ведут ее к месту казни. А может статься и так, что огня она тоже не боялась.
Затянув старуху на колоды, молодые шаманы, непрерывно шепча защитные заговоры, крепко примотали ее к осине, с облегчением спрыгнули вниз. Хасуюимдей удовлетворенно кивнул, ушел в святилище и вскоре вернулся с факелом, зажженным от жертвенного очага. Но просто запалить костер как-то не решился и громко провозгласил:
– Ты исчадье зла, старая Нине-пухуця, черная шаманка, служительница смерти! Ты пыталась погасить солнце предков, принеся погибель всему живому! Ты ненавистница народа сир-тя, хотя и порождена им же! Ты хотела уничтожить наш мир, так сгинь же сама, унеся с собой свою ненависть и свои беды! – И он решительно запихнул факел под хворост.
– Обречен смерти народ, променявший жажду нового на покой и сытость! – вскинув подбородок, громогласно ответила Нине-пухуця чуть хрипловатым, но звонким голосом. – Обречен гибели народ, что не ищет для себя подвигов и достижений! Обречен смерти народ, что не ищет в чужих землях поле для битвы, ибо иначе битва придет к нему! Обречен гибели народ, забывший заветы предков и живущий одним днем! Не я вас убиваю, сир-тя! Вас убьет ваша лень и любовь к неге! Боги нижнего мира уже занесли над вами карающий топор! Да прольется кровь тех, кто не готов жертвовать ею сам! Да сгинут те, кто недостоин жизни! Вижу я упряжку великого Темуэде-ни, примчавшегося за вашими душами! Спускается он на берег тихого озера, открывает свои мешки, тянется к вам холодными руками! Пришло время умирать!
– Будь ты проклята, черная тварь! – Даже у верховного шамана побежали по спине мурашки от жуткого пророчества старухи, он зашуровал факелом под валежником. Сучья и ветки разгорелись шустро, облизывая своими алыми языками колоды, но дальше огонь не поднимался. Крупные стволы трещали, дымили, стреляли искрами, чадили, чернели – но полыхать не хотели. – Проклятье! Унху, принеси горючий жир!
Молодой шаман, сорвавшись с места, скрылся в святилище, а старая колдунья закашлялась, надышавшись дыма. Хасуюимдей облегченно перевел дух – наконец-то злая Нине-пухуця оборвала свои безумно-зловещие предсказания!
И чем только ей не нравился этот мир? Сир-тя живут в покое и безопасности, не знают голода и врагов. Зачем нужно что-то менять?
Унху выскочил с берестяным коробом, в котором хранилось змеиное сало, горькое и вонючее, а потому непригодное ни на что, кроме светильников, промчался полпути до костра… и вдруг замедлил шаг, глядя куда-то за спину верховному шаману. Глаза паренька округлились, Хасуюимдей ощутил катящуюся от него волну ужаса, резко обернулся.
