– Ах ты ж моя люба…
– Ох, милый… давно спросить хочу: мы куда сейчас поплывем-то?
Еремеев покусал губы, думая, как получше объяснить деве задуманное:
– Понимаешь, Настюшка, колдуны, конечно, вскорости погоню вышлют – знают ведь, где искать. У наших! Нагонят или в пути перехватят, и мы от них никуда не скроемся: все же чужие здесь, а колдуны – дома. Да и наших, думаю, на том месте давно уже нет – поискали нас, поискали да в путь-дорожку тронулись вновь. Чего ждать-то? Так вот я и подумал: река-то, ясно, на полночь, в море течет, Аючей как-то рассказывала, что есть в той стороне – невдалеке, дня два-три пути – море… Большая соленая вода – так она говорила, вроде бы стойбище их там когда-то было. Вот мы туда и пойдем – там прохладно, ни драконов, ни ящеров, ни змеюг нету… Да и лодку волоком тащить не надо – не утащим ведь… Обойдем, на север сколь можно продвинемся, а дальше уже отыщем протоку – и к солнцу. Колдуны нас в той стороне уж точно искать не будут, так?
– Так… – Настя вдруг задумалась. – Постой! Мыслю, ты ведь давно в ту сторону плыть решил… и мне ничего не сказал – почему?
– Потому, – опустив весло, Иван нахмурил брови, – про соль вспомни! Как все про нее думали, говорили… и что потом вышло?
– Да-а-а… – чуть помолчав, протянула девушка. – Колдуны умеют мысли читать… Не всегда, не все, а только такие вот… когда много, когда все разом…
– Догадливая ты у меня, люба! – Атаман с улыбкой протянул к суженой руки – обнять, приласкать…
Настя вдруг пристально посмотрела куда-то ему за спину, через левое плечо, словно бы заметила там что-то такое…
– Снова дракон? – потянулся Иван за саблей.
– Дракон, – без особого испуга покивала девчонка. – Только летучий. Вон там, над деревьями… далеко.
– Где? – Молодой человек живенько обернулся, прикрыл глаза от солнца рукою. – Ага, вижу. Летит, гад, высматривает! Там, где мы и были бы…
Беглецы так и заночевали в лодке, приткнувшись к небольшому мыску, уснули, крепко прижавшись друг к другу, и с утренней фиолетово-алой зарницею уже пустились в дальнейший путь, не тратя понапрасну столь драгоценное время.
Задул встречный ветер, пахнувший свежестью и соленой водою, стало заметно прохладнее, непроходимые заросли по берегам постепенно сменились хвойным редколесьем, лиственницами и чахлыми кустами смородины и малины. Сняв с себя рубаху, Иван протянул ее Насте:
– Надень!
– Да пустое…
– Надень, говорю. В лихоманке свалишься – что я с тобой делать буду?
– А ты как же?
Девчонка все же нехотя надела рубаху, снова взялась за весло. Иван поиграл мускулами, улыбнулся:
– Не устала грести-то?
– Не-а. Да и теплей. Ой… смотри-ка!
Забыв про весло, Настя кивнула влево, где за лиственницами, за кустами малины замаячили огромные шерстистые туши с могучими бивнями и длинными хоботами-носами.
– Товлынги, – промолвил Иван. – Так их Маюни называл.
Девушка с опаской покосилась на зверюг:
– Ах, милый, хорошо, что мы в лодке.
– Товлынги людей не едят. Мирные.
– Я не про то. – Настя покачала головой с разметавшимися от ветра волосами и, оглянувшись, тихо пояснила: – Где товлынги, там и людоеды- менквы.
– Ничего, – поспешно успокоил атаман. – Менквы, чай, не драконы! И без пищали управимся – саблею!
– Лучше уж не нарваться бы!
– Да, это лучше. Ну, Господь даст… А клинок-то татарский, глянь. – Еремеев протянул суженой саблю. – Видишь, тут вязью буквицы, видно, Аллаха да Магомета славят.
– Красиво, – рассматривая эфес, улыбнулась девушка. – И злато, и каменья играют. А уж клинок… узоры словно изнутри проступают!
– Дамасская сталь, тройная ковка! – забрав у Насти оружие, улыбнулся Иван. – У нас такие клинки харалужными или булатными называют. Дотронуться нельзя, до чего острый! Любого людоеда напополам развалит, ага.
Девчонка при этих словах поморщилась:
– Ой, смотри не накаркай, милый!
– Да ладно тебе.
…Иван все же накаркал: не успели беглецы проплыть и пары верст, как с лесистого берега полетел брошенный в лодку камень! Затем еще один, и
