– Маюни подарил.
– Этот самоед-то дикий? Вогулич?
– Сами вы дикие, – обиделась Настя. – А Маюни – славный. Мой друг.
– Видали-видали, как он тебя стрелой бить учил. На струге еще… Так ты что это удумала? – вдруг ахнула Авраама.
– Да, – спокойно кивнула Настена. – Убить.
– Убить?!
– Ну, или ранить, – повела плечом девушка. – Вы что же думаете, после того, что сотворят, они нас в живых оставят? Чтоб самим потом – под плеть, а то и в петлю пойти? Иван свет Егорович – атаман крутой, ослушания не потерпит.
– Знамо, что не потерпит, – побледнев, промолвила Онисья.
Настя нехорошо прищурилась:
– Вот и думайте!
– Так ты все уже… за нас…
– Тогда слушайтесь меня, коли жить хотите, – решительно заявила девчонка.
Ох и глаза у нее были сейчас! Пылающие, дикие… Такая точно убить сможет, что уж и говорить.
– Вот что, – не оглядываясь, быстро продолжила Настя. – Я сейчас отойду, а вы… кто-нибудь из вас – раздевайтесь.
– Как – раздеваться? – опешила, зарделась Онисья. – Догола?
– Догола. А как вы думали? Кто-нибудь из вас… скорее решайтесь.
Авраама подергала рыжую челку:
– Я, если надо, могу…
– Вот и славно… Обожди немножко. Ой!
Поднявшись на ноги, Настасья прихватила корзину и, вдруг скривившись, принялась громко, с надрывом стенать:
– Ой, лихо мне, лихо! Ой, живот, девы. Схватило… Отойду-ка за куст, ага… А вы подождите.
Блеснув карими очами, девушка быстро скрылась в кусточках, затаилась, наложив на тетиву стрелу… Теперь только ждать осталось. Может, и не так все, как подумалось, но – береженого Бог бережет, так-то!
А на полянке возле рябиновой рощицы между тем разворачивалось прелюбопытнейшее для похотливого мужского глаза действо.
Резко вскочив на ноги, рыженькая Авраама вдруг громко заверещала и с криком: «Ой, какой-то жук за шиворот забрался!» – быстро стащила с себя сарафан, а следом за ним – и рубаху, оставшись в чем мать родила. Небольшого роста, белокожая, с грациозным, словно у лебедушки, станом и крепенькой, с припухлыми розовыми сосками, грудью, Авраама была очень красива – и прекрасно это знала. Красивые девушки вообще врут, когда говорят, что не догадываются о своей красоте! Эта вот, рыженькая, никому не лгала: ни себе, ни людям, ни неведомым – добрым или злым – зрителям, таившимся сейчас в можжевельнике.
Впрочем, таились они недолго. Не успела Авраама, явно любуясь собой, покрутиться, подставив подружке спину якобы для поисков мифического жука, как из лесу выскочили трое мужиков и что есть мочи понеслись к девкам:
– А ну-тко, девы! Ужо посейчас… ужо…
Всех троих девушки знали, не так, конечно, чтоб уж очень хорошо, но знали, в ватаге видели – та самая троица, что нагнала струги на лодке: белобрысый нелюдимый татарин Исфак, мосластый, с лошадиным лицом, Карасев Дрозд – мужичонка так себе, недалекий – и здоровущий звероватый Лютень с обширной, сверкающей на солнце плешью. Лютеня в ватаге никто не любил – побаивались за нрав свирепый, обожглись уже как-то раз казачки, подразнили… потом едва ноги унесли, да и не унесли бы, коли б сам атаман не вмешался. С самого начала, как только приняли в круг, эта троица всегда держалась наособицу, ни с кем не дружилась. Для общения им вполне хватало друг друга… а вот теперь, видать, захотелось дев. И златого идола они тоже хотели, значит – вовсе не собирались оставлять девчонок в живых.
Рассудив так, Настена больше не думала – просто прищурила левый глаз да потянула наложенную на тетиву стрелу…
Лютень догнал бросившихся бежать дев первым, поймал голую Авраамку за локоть, швырнул на проталину и вдруг, вытащив кнут, принялся хлестать, хлестать, хлестать… несчастная девушка закричала, закрывая лицо руками… Плешивый палач осклабился да, пнув девчонку в бок, снова занес кнут… Замахнулся, да вдруг обмер, осел, повалился наземь в подтаявший на солнышке снег. В толстой шее Лютеня торчала тонкая остяцкая стрела с серыми перьями трясогузки, из раны толчками выбивалась кровь.
– У-у-у! – силясь подняться, утробно завыл палач.
Собравшись с силами, вытащил из горла стрелу… пару раз дернулся… и застыл, широко раскинув в стороны руки.
Тем временем еще одна из дюжины выпущенных Настеною стрел поразила в бок Дрозда Карасева. Оба – Дрозд и татарин Исфак – уже раздевали Онисью, бросив девчонку в снег, рванули одежку, растелешили… лапали за грудь…
– Ай-у-у-у! – схватившись за бок, закричал, заканючил мосластый. – Ой, мочи нет, нет…