– Вон там – вешка! – Идущий впереди молодой казак Ондрейко Усов обернулся, показав рукой на росшую отдельно от всех камышину. – Ясно – вешка, камыш по отдельности не растет. Левей надо брать.
– Добро, – кивнул Мокеев. – Возьмем левее.
– Ишь, хитры людоеды-то, – промолвил кто-то из казаков позади. – Хитры да безмозглы: камышины вешками выставили, думали, никто не догадается, не поймет.
По вешкам добрались до островка, заросшего по берегам густым колючим кустарником и осокой. Чуть дальше шумели кронами невысокие сосны, длинные тени которых, падая наискось, пересекали весь островок.
– Вот здесь, похоже, придется заночевать, – негромко промолвил Олисей. – Чай, скоро и ночь.
– Фу! – Ондрейко Усов брезгливо фыркнул и тряхнул головой. – Ну и запашина! Будто в уборную провалился… Не чуете, что ли?
Мокеев, словно дикий зверь, наклонил голову, втягивая ноздрями воздух, и вдруг замер, просипел:
– А ну-ка, тсс! Слышите?
С другого края острова явственно донеслось чье-то довольное рычанье:
– Урр, урр, урр!
– Ну и кто это? Рысь? Кабан?
Потом кто-то громко хмыкнул… послышался хлесткий шлепок… и женский резко оборвавшийся визг!
– Вперед!
Выхватив саблю, Олисей бросился вперед, на звук, оставшиеся казаки, числом около дюжины, побежали за своим атаманом.
Картина, открывшаяся взглядам парней, вызвала такую жуткую ненависть и брезгливость, что могла закончиться только убийством проклятых людоедов, причем в самой жестокой – или, точнее, быстрой – форме.
Двое сгорбленных широкоплечих существ с несуразно большими головами, обросшими рыжеватым волосом, держали за руки распростертую на траве девчонку – Устинью, вырывающуюся, визжащую. Третий их сотоварищ – по виду, постарше и куда сильнее, усевшись на колени, ухватил пленницу за ноги и, сладострастно урча, делал с ней то, что казаки делали иногда с гулящими женками: грубо, с болью и кровью, насильничали, не обращая внимания на крики! Наоборот, судя по омерзительной ухмылке на задранной вверх зверообразной морде с длинным широким носом и зыркающими из-под массивных надбровных дуг маленькими и белесыми, словно у поросенка, глазками, это гнусное существо – у казаков язык не поворачивался назвать его человеком – получало явное удовольствие, даже прищелкивало языком и рычало. Несчастная девушка рыдала, бледное лицо ее казалось каким-то неживым, застывшим.
Выскочивший из кустов Олисей, видя такое дело, с размаху хватанул охальника саблей по шее! Срубленная голова человекообразной сволочи, подскакивая на кочках, улетела в трясину, приземистое тело еще по инерции сделало несколько похабных движений и повалилось на пленницу, щедро окатывая кровью ее нагое тело.
Два других людоеда попытались было бежать, да не успели: разгневанные казаки буквально изрубили их в куски!
– Эх, надо было хоть одного в полон взять, – помогая Устинье подняться, запоздало посетовал Мокеев. – Спытали бы гада… Все бы сказал!
– Ага, атаман, как же! – Молодой рубака Ондрейко Усов невесело усмехнулся. – Эта мразь и говорить-то толком не умеет. Их даже вогулич наш, Маюни, не понимает: рычат по-звериному – ры да ры.
Обмолвившись, Ондрейко назвал Мокеева атаманом, хотя тот был всего лишь десятником, – но в данном случае именно Мокеев отдавал приказы, обязательные для исполнения.
– Вы отвернулись бы… – Махнув рукой казакам, Олисей снял зипун, набросив его на голые плечи недвижно сидевшей в траве девушки. – Тебя как звать-то – Устиньей? Эй, эй! Да не молчи, отвечай же. Ну, хоть кивни, если говорить покуда не можешь.
Прикрыв рукою грудь, девчонка кивнула.
Она сейчас здорово походила на мальчишку – худенькая, грязная, с короткими растрепанными волосами с застрявшими в них листьями и травой. Живот и ноги девушки были в крови – от сволочи нахлестало, а может, и…
– Вон там лужица чистая – сходи вымойся. – Ласково обняв за плечи, Мокеев поставил Устинью на ноги и обернулся. – Ондрейко, проводи, токмо не засматривайся… Хотя не до тебя сейчас деве. Ох, бедолага, ох… Слышь, Устиньюшка, людоедов-то всего трое было?
– Да, – отрывисто отозвалась девчонка. – Трое. И нас… трое… было.
– Господи! – всплеснул руками десятник. – А где подружки-то твои? Неужто…
– Глафиру, – тихо промолвила Устинья. – Ее они… первую. Утром еще. Устроили толку… все трое… глумилися, а потом… потом… убили и… и съели! Сожрали! – встрепенувшись, выкрикнула девушка. – Сырой! Прямо у нас на глазах, Господи-и-и-и-и….
– Царствие Небесное Глафире, – истово перекрестился Олисей, а за ним – и все казаки. – Истинно мученическую смерть приняла дева… А еще конопатенькая с вами была?
– Федора… она здесь где-то. Людоеды ее в траву бросили, видать, приготовили на потом.