красивее его! Даже ее отчим, уж на что она не могла вспоминать без содрогания его объятия. А уж Петр Михайлик…
При воспоминании об этом человеке, который в облике коня сейчас стоял один на привязи в темном стойле, девушка содрогнулась. И тут же ее обожгло ужасом — ведь тот малый, Степка, как раз и повел разбойничьего коня туда же!
— И где этого Степку носит? — как подслушал ее мысли разбойник. — Небось опять где-нибудь стоит, рот разиня. Одно слово — Разиня он разиня и есть!.. Эй, Степа-ан! — гаркнул он.
— Посади блоху в карма-ан! — протяжно откликнулся один из разбойников.
Все захохотали, но смех оборвался, когда из дверей конюшни выскочил сам парень. Едва взглянув на его лицо, Владислава поняла, что случилось то, чего она больше всего боялась.
— Тебя где носит, бесов сын? — напустился Тимофей Хочуха на подручного.
— Там это… ну… — Степка отчаянно замахал руками. — На конюшне-то… Конь-огонь стоит! Одна шерстинка золотая, другая серебряная!
— Да будет тебе заливать-то! У нашего хозяина всего вдоволь, но вот лошадей отродясь не бывало. Так ведь? — Атаман подмигнул старому колдуну.
— Да побожусь! — Степка попытался размашисто перекреститься. — Чтоб меня на первом же суку вздернули! Чтоб на каторгу загреметь! Чтоб вас всех за медный грош продать! Стоит, глаз горит, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит!..
Разбойники от души похохотали над парнем, а Владислава стояла ни жива ни мертва. Вот сейчас они пойдут в конюшню и… Что будет?
— Повеселились — и хватит, — оборвал смех Тимофей Хочуха. — Ночь коротка, а дел много. Зачаруй нам добро, колдун.
Старик кивнул и пошел к возу, из которого успели выпрячь лошадей. На ходу достал знакомую плеть, несколько раз обошел слева направо воз, хлеща каждый мешок и сундук по три раза и бормоча что-то себе под нос.
— Пень да вода, огонь да трава, — разобрала Владислава несколько слов, — из земли пришло, в землю ушло… Стоит дом светел, в том дому живет петел…[7]
Обойдя воз, взял горсть пыли прямо из-под ног, дунул сперва на воз, потом — на собравшихся разбойников.
— Вот так. Зарыть до рассвета на крутом берегу. Место камнем приметить. А камень тот сыщет лишь тот, кто сам добро в землю зарывал. Прочие — век ищи, не отыщут! Мою-то долю отложили?
— Давно отложили, хозяин ласковый, — прищурился Тимофей Хочуха, указав на два мешка и один сундучок, окованный медью. — Глядеть будешь, чего положили?
— Пошто? Так поверю. Потому как знаю, коли солжешь, то не только новой добычи тебе не видать, а и все старые клады свои забудешь куда хоронил… Теперь прошу в дом. Только уж не взыщите, есть-то у меня почти что нечего. А ты, — колдун зыркнул исподлобья на княжну, — с нами ступай.
Он первым прошел через сени в большую комнату, где стоял стол и лавки. Теперь Владислава знала, для кого они предназначены.
И сейчас стол ломился от яств и вин. Жбаны, миски, блюда и тарелки всех размеров с разнообразной снедью стояли так плотно, что почти не видно было камчатной скатерти. Пироги, кулебяки, каши, жареная и пареная рыба, репа и редька, соленые огурцы, квашеная капуста, моченые яблоки и клюква, потроха, бараний бок, окорока, домашние колбасы…
— Ну, хозяин, шельма! — рассмеялся Тимофей Хочуха. — И это, по-твоему, «есть нечего»? Лукавишь, бесов брат!
— На том стоим, — степенно ответил старик. — Нам без этого нельзя.
— Налетай, ребята! А ты, красавица, — атаман первым уселся во главе стола, — поухаживай за гостями. Налей-ка вина!
Владислава дрожащими руками взялась за оплетенную лозой бутыль, из которой уже была вынута пробка. Больше всего ей хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, но бежать было некуда. Старый колдун не спешил садиться за стол вместе со всеми. Он стоял у порога и только зыркал на гостей светлыми водянистыми глазами.
Разбойники ничего не замечали. Они ели каждый за троих, подгребая себе то миску с капустой и редькой, то запуская всю пятерню в глубокую тарелку с грибами, то ломая пироги и сразу спеша выесть начинку.
А сколько они пили! Владислава в жизни не думала, что мужчина способен столько выпить. В доме ее отца пили мало; князь Владислав Загорский и сам вина не любил, и с теми, кто его потреблял сверх меры, тоже дружбы не водил. Для девушки то, что творилось сейчас, было в диковинку — вернее, казалось дикостью.
По мере того как гости наедались и напивались, за столом зазвучали разговоры. Вспоминали былое, одни хвастались своими подвигами, другие тут же кидались перебивать: «Врешь! Не было такого!» Орали друг на дружку через стол, кидались костями. Всякий раз Владислава невольно вздрагивала и втягивала голову в плечи, боясь драки.
Сам Тимофей Хочуха ел и пил наравне со всеми, но не буянил, не орал и даже не пел, становясь все мрачнее и мрачнее.
— Еще вина! — крикнул он в очередной раз.
Владислава наполнила новый кувшин из одной и той же, казавшейся бездонной, бочки.
