самочувствие не будет ухудшаться, я позволю вам сидеть. Добавим к травам тысячелистник и руту душистую. Еще дней через десять – прогулки по палубе. Медленные и печальные. Надеюсь, к тому времени, как «Лунный гонщик» ошвартуется у пристани Бракки, вы сможете вернуться к полноценной жизни. Ну, с маленькими ограничениями.
– Это с какими же? – насторожился менестрель, который почти смирился со строгостями грядущего выздоровления, но продолжал ждать подвоха.
– Не есть острого и соленого. Есть поменьше жареного. Совсем исключить жирное мясо. Не пить крепкого вина. Ну, разве что сухого красного в небольших количествах. Высыпаться…
– Хватит, хватит! – воскликнул Ланс, закатывая глаза от ужаса.
– Нет, в самом деле… – проворчала Дар-Вилла. – Вы не видите, что у него сейчас случится второй приступ? Или того хуже, пран Ланс вскочит и бросится за борт.
– Тогда умолкаю. Пран Ланс, будьте любезны, выпейте вот это снадобье и следите за склянками. Я оставлю вам записку, что и когда принимать дальше.
Менестрель неохотно взял протянутую фарфоровую чашку. Опрокинул в рот. Горько, как слезы грешников в Преисподней!
– Каналья! – прорычал он. – Отравить меня хочешь?
– Лекарства редко доставляют столько же радости, сколь те пороки, которые приводят вас на ложе болезни, – невозмутимо парировал Тер-Реус.
– Философ… – изрекла шпионка.
Лансу очень хотелось сплюнуть, чтобы убрать отвратный вкус с языка. Кроме горечи снадобье отдавало привкусом кошачьей мочи.
«Кстати, – подумал альт Грегор. – А почему люди любую гадость связывают с кошачьей мочой? Неужели кто-то в здравом уме способен попробовать кошачью мочу, чтобы потом поведать об этом миру?»
С этими мыслями он и провалился в сон.
Когда Ланс снова открыл глаза, в каюте горела свеча. Судя по темноте за окном, наступила ночь. Ну, или поздний вечер.
Дар-Вилла читала, примостившись на своем топчане. Пухлая книга в кожаном переплете и с уголками, окованными бронзой.
Каракку ощутимо покачивало. Возможно, именно это и послужило причиной пробуждения менестреля.
– Есть хотите? – спросила браккарка, поднимая голову.
– Да я уж и не знаю. Хочу, конечно, но наш высокоученый лекарь так напугал меня. Похоже, мне нужно пить цветочную росу и собирать пыльцу, словно пчелка.
– Совсем не обязательно. У нас есть пресные лепешки, сушеный виноград, орехи. Все равно вам другого сейчас нельзя.
– Вот и я про это. Ничего мне нельзя. Мне и жить нельзя.
– Не будете делать глупостей, проживете еще достаточно долго.
– Это каких глупостей?
– Ну, например, не попытаетесь забраться на грот-мачту и прыгнуть на палубу головой вниз.
– Вы за кого меня держите?
– За чуткую творческую натуру, которая принимает близко к сердцу любую мелочь.
– Вынужден вас огорчить – моя душа в жаке из воловьей шкуры.
– Хотелось бы верить. Вы, кстати, как – справить надобность не желаете? «Ночная ваза» под кроватью, а я выйду ненадолго.
– Благодарю, но пока не хочется.
– Ну, как знаете. Захотите – скажете.
Дар-Вилла протянула руку, взяла со стола листок пергамента, пробежала глазами строчки, морща нос. Выбрала из ряда расставленных бутылочек одну, очевидно, ту, о которой шла речь в записке, выдернула пробку. Протянула лекарство Лансу.
– Пейте.
– Та же гадость?
– А вы что хотели? Бутылочку бурдильонского?
– Не отказался бы.
– Ну извините. Вода сколько угодно. Позже я распоряжусь, вам заварят мяту.
– Ну, хоть так.
Ланс глубоко вдохнул и опрокинул в рот содержимое бутылочки. Передернулся.
– Дайте запить.
– Пожалуйста.
Дар-Вилла подала кубок с водой и тарелку с лепешками.
Менестрель устроил еду на животе, пополоскал рот.
