– Согласен на все ваши условия… – тихо произнёс Овечкин. – Только спасите мою семью…
– Ты что, совсем тупой?! – генерал сверкнул карими глазами, от воспаления кажущимися красными, словно у зомби. – Я какого хрена тут распинаюсь?! Дети, сколько бы их нам ни попалось на пути, обеспечиваются в последнюю очередь, ты понял?! Если мы сумеем выжить и добраться до безопасного места, дети вновь будут иметь максимальный приоритет! Но до тех пор всё будет подчинено выживанию! Вот и все условия! Это ты понял?!
– Да, – поспешно согласился Антон. – Я всё понял и со всем согласен…
– Тогда флягу подобрал и пошёл вон! В свой угол! – генерал убрал пистолет в кобуру и улёгся на лежанку, забывая об Антоне. Проснувшиеся от его криков солдаты проводили Овечкина усталыми взглядами, но никто не демонстрировал злобы или агрессии, ослабевшие люди с безразличием закрывали глаза и вновь погружались в сон. Антон уселся рядом с женой, молча взял её за руку, и его глаза застыли на завернутом в грязный брезент трупе дочурки.
День седьмой
Лежащий рядом человек зашёлся в натужном кашле и нетвердым движением протянул руку:
– Доктор… помогите…
В слабых отсветах догорающего костра его покрытое кровавыми язвами лицо с полопавшимися сосудами глаз выглядело подобно резиновой маске. Хрип умирающего человека вновь сменился режущим кашлем, и рука больного бессильно упала на заляпанный грязью мрамор.
– Сейчас… – фельдшер с трудом поднялся на четвереньки, нащупывая стоящий возле костра пластиковый электрический чайник с вырванной крышкой, использующийся для растопки льда. – Дышите… спокойно… Я сделаю компресс… Вам станет легче…
Фельдшера скрутило рвотными судорогами, но желудок давно был пуст, и несколько секунд он хрипел и кряхтел, исторгая из себя редкие капли кровавой слизи. Наконец, ему удалось отдышаться, и фельдшер нашарил лежащую рядом тряпку. Он смочил тряпку водой из чайника и положил её на лоб умирающему. Это не спасёт больного, и никак не облегчит его страдания, но, может быть, хоть немного успокоит в его последние часы. Фельдшер обвёл мутным взглядом пораженных язвами глаз станцию, но из-за застилающей взор пелены не смог разобрать ничего, кроме неярких пятен догорающих костров. Есть ли возле них кто-то живой, он не понял, и вновь опустился на пол, принимая лежачее положение.
Станция превратилась в кладбище несколько часов назад, но фельдшер искренне жалел, что не ушёл позавчера с Порфирьевым или с командами активистов. Так бы уже умер где-нибудь в развалинах, и ему не пришлось быть свидетелем творившегося здесь жуткого кошмара. Три с лишним тысячи человек умирали медленно и мучительно. Сначала из-за обилия разожженных костров станцию очень быстро затянуло угарным дымом, который не успевал выходить через распахнутые гермоворота. Дети и родители, обитавшие в вагонах, получили отравление первыми. Многие взрослые, пытаясь выбраться, теряли сознание прямо на ходу, роняя детей и падая. Кто-то запоздало пытался тушить костры, кто-то пытался выбегать на эскалатор в надежде найти глоток воздуха, но там дыма было ещё больше, и люди умирали, корчась на резиновых ступенях. Какая-то часть обитателей спрыгнула с платформы на залитые льдом пути, оказываясь ниже уровня задымления. Там ещё было, чем дышать, и это спасло какую-то часть несчастных, в том числе фельдшера.
На холодном льду пришлось пролежать несколько часов, пока костры окончательно не прогорели, и концентрация дыма позволила не умереть от удушья. Кашляющие и задыхающиеся люди сильно замерзли, у детей началась лихорадка, позже температура начала подскакивать у взрослых. Без света костров в ход вновь пошли фонарики коммуникаторов, но ослабевшие люди часто поскальзывались на льду и падали. Несколько тучных женщин получили переломы конечностей, пожилой полный мужчина упал с платформы на лёд путей и сломал ключицу. Фельдшер метался между всеми, пытаясь оказывать помощь, но был не в силах что-либо сделать. Ни медикаментов, ни перевязочного материала, не из чего даже сделать шину. Он, как мог, фиксировал поломанные конечности, и больше убеждал людей в том, что помог, нежели помогал.
К тому моменту, когда дышать на станции стало легче, температура упала до минус двенадцати, и люди начали терять сознание от переохлаждения. Большинство из них так и остались лежать в темноте, и их беспамятство перешло в смерть. Выживших осталось несколько десятков, они собрали остатки топлива и вновь разожгли костры. На этот раз костры вынесли за гермоворота, к подножию мертвых эскалаторов. Огонь запылал, дым пошёл вверх, и поначалу дышать было чем. Но места возле костров на всех не хватило, и очень быстро за возможность отогреться вспыхнула драка. В ход пошли ножи, хлынула кровь, в ушах у фельдшера звенели крики ярости и боли… Он ушёл вглубь платформы, спотыкаясь о мертвые тела, но зайти в заполненные обезображенными агонией трупами вагоны не решился. Поэтому просто сел где-то под одной из декоративных станционных арок, сжался в комок и закрыл глаза.
Там его нашли активисты через час или полтора. Он ещё не успел умереть от переохлаждения, но сознание уже плыло куда-то, скованное ледяной анестезией. Его оттащили к костру, напоили кипятком и отогрели. Оказалось, что поножовщина завершилась победой сильных над слабыми. Слабые или ушли, подобно фельдшеру, замерзать заживо вглубь станции, или остались сидеть вдали от костра, надеясь хоть на малую толику тепла. Несколько более решительных сумели выхватить из костра пару горящих головешек и скрылись где-то в тоннелях. Если головешки не погаснут, они разожгут там свои костры. И погибнут от отравления угарными газами прежде, чем эти костры догорят. Что произошло с ними потом, фельдшер так и не узнал, из тоннелей никто не вернулся. Те же, кто вышел победителями из схваток за огонь, попытались приготовить пищу. В приспособленном под склад вагоне ещё оставались какие- то продукты, но воды больше не было, и потому было решено нарубить и растопить льда, для чего из покрывающего пути ледяного панциря ножами
