отражается от падающей с неба грязи. Антон пробовал двигаться с выключенным фонарём, но никаких признаков огня не разглядел, только заблудился ещё сильнее, и больше выключать фонарь не решался.
Внезапно очередной обломок под его ногой не выдержал веса и резко просел вниз. Нога провалилась на полметра, заставляя Антона закричать от страха, он почувствовал резкую боль в тазобедренном суставе и упал, налетая грудью на какой-то обломок. От сильного удара лёгкие свело, и он не сразу сумел высвободить застрявшую в расщелине ногу. Боль в суставе не позволяла встать, Антон растянулся на спине, подгибая неуклюже вывернутое бедро, и взмолился о помощи, изо всех сил крича в эфир. Двадцать минут непрерывного плача и жалобных стенаний показались ему вечностью, и ушедшая вразнос психика не сразу осознала, что в забитом помехами эфире едва слышно звучат человеческие голоса.
– Его стало слышно лучше, – голос пожарного утопал в трескотне помех. – Правильно идем.
– Выключайте фонари, – Порфирьева было слышно чуть более отчетливо. – Найдем его по свету.
– А если он к нам спиной? – Кажется, молодой техник был к нему ближе всех.
– Нет, – в голосе Порфирьева слышалась усталость. – Это же диванный боец, чемпион по комментам или кто он там, в сетях. Он уже травмировался или просто отчаялся. Теперь лежит на своей дохлой спинке и глубокомысленно светит фонарём в радиоактивные облака. Мы должны увидеть луч, смотри по сторонам внимательно!
– Вон он! – немедленно откликнулся молодой техник. – Я вижу свет!
– Не иди к свету, Володя! – глубокомысленно изрёк Порфирьев. – Мало ли что! Свет во тьме – это подозрительно! Вдруг попадёшь в рай прежде, чем мы найдем этого дебила.
– Я здесь!!! – заорал Овечкин. – Я вас слышу!!! Это я!!!
– Заткнись! – велел Порфирьев. – Не засоряй эфир. В нём сейчас и без тебя сложно.
Где-то через полминуты к озирающемуся Антону вышел молодой техник с привязанным к поясу канатом. Следом за ним по канату вышел пожарный, потом появился Порфирьев. Овечкин порывался благодарить всех за спасение, но Порфирьев злобно повторил приказ заткнуться и склонился над ним, больно ощупывая поврежденную ногу.
– Вывих, – определил он. – Вправим, и сам пойдёт. Саня, помоги зафиксировать сустав!
Пожарный навалился на Антона, больно придавливая его к земле, Порфирьев вцепился в вывихнутую ногу и с диким хрустом провернул её, вставляя сустав на место. От жуткой боли Овечкин взвыл, теряя остроту зрения, но тут же получил удар в солнечное сплетение и задохнулся.
– Заканчивай орать, – негромко заявил Порфирьев, не скрывая злобы. – От твоего бабского нытья в ушах звенит. Надоело. Встал и пошёл! Ждать не будем. Второй раз искать – тоже.
Он развернулся, и его расплывающийся силуэт растворился в грязном снегопаде. Следом ушёл пожарный, потом молодой техник. Антон, хватая ртом воздух, подскочил и поковылял следом, припадая на отзывающуюся болью ногу. Луч нашлемного фонаря слабо высвечивал в грязном сумраке спину Владимира, и Овечкин изо всех сил старался не отставать больше, чем на шаг. К яме с пылающим костром они вышли через три минуты. Пожирающий грязные снежинки огонь горел ниже уровня поверхности, и разглядеть его отблески было трудно даже неподалеку от краёв ямы, не то что в десятке метров, и Антон понял, что не имел шансов заметить свет костра даже с выключенным фонарём. Порфирьев и остальные спустились в яму, молча развязались и улеглись отдыхать.
Антон хотел было поговорить с ними, но вдруг увидел, что чуть ли не все остальные смотрят на него с ненавистью и злобой, и спешно отыскал глазами свою семью. Это оказалось несложно, Дилара с детьми сидели там, где он их оставил, но вокруг них не было никого, словно никто не пожелал находиться рядом с ними. Вдобавок к этому собственный сын глядел на него с явной враждебностью, и Овечкин решительно захромал к семье, выяснять, в чем дело.
– Я спасал вас! – горячо оправдывался Антон. – Семья прежде всего! Это самое главное! – Он вонзил в жену негодующий взгляд, исполненный оскорбленного достоинства: – Ты что, хотела, чтобы я бросил тебя в той канаве с замерзающей Аминой на руках?
– Не ори так! – злобно зашипела на него Дилара. – Я хотела, чтобы ты нас спас! Организовал обогрев! Вытащил из этого кошмара! Отвёл в подземный город! Что угодно, лишь бы наши дети выжили! Но я не хотела становиться врагом для всех вокруг! Теперь все смотрят на нас с ненавистью! Рядом никто не садится!
– В первую очередь я заботился о семье! – не сдавался Овечкин, глубоко возмущенный тем, что собственная жена ставит ему в упрёк её же спасение. – Любой на моём месте поступил бы так же!
– Мне нет дела до любых! – тихое шипение жены сквозило страхом и злобой одновременно. – Нам объявили бойкот! Нам! Ты понимаешь?! Тебе, мне и твоим детям! Не каким-то там любым! Я не хочу получить нож в спину или «случайно» упасть с очередного обрыва вместе с детьми! Из-за тебя погибли двое, а все остальные облучались лишний час, пока шли поиски! Пока Порфирьев со своими искал тебя, мне чуть ли не все высказали, что нам на всех плевать, потому что мы получили антирад!
– Они должны быть благодарны за то, что я для них сделал! – насупился Овечкин, бросая косые взгляды на скучковавшихся поодаль людей. Ответом ему была молчаливая ненависть. – Я чинил водоотводные насосы, собирал вентиляцию, работал с передатчиком, искал бомбоубежище…
