— Журналист и его компания живые? — небрежно поинтересовался император.
— Живые, — недовольно поморщился его брат, — что им будет… Месяц исправительных работ в столице. Думаю, полицейские будут следить за тем, чтобы работы эти были самые неприятные.
— И что тебя возмущает в этой истории? — спросил император.
— Кроме того, что я подобный «юмор» ненавижу?
Мы кивнули.
— То, что Гильдия Журналистов выступила с протестом, обвинив меня в произволе и травле свободной прессы. Ну, и в тирании заодно. По их мнению, полицейские просто не поняли юмора.
Император скривился.
— Завтра и вас порадуют, — продолжал докладывать родственник. — И петицией от уважаемых деятелей культуры, и открытым письмом с просьбой повлиять на меня.
— Я свяжусь с ними, — злобно блеснули глаза у императора, — и постараюсь объяснить, насколько я не понимаю юмора, связанного с бомбами. И как тошно будет начальству этих журналистов, если они не уймутся.
— Твоя поддержка — это, конечно, замечательно… Однако вчерашняя история возвращает нас к первому вопросу, который я задал. С кем из журналистской братии можно нормально общаться. В моем случае? И к кому из них можно будет вывести Ирину?
— Я не такая уж и беззащитная, — рассердилась я. — К тому же один из журналистов подходил ко мне сегодня. И ничего…
— Как это — подходил? — взревели одновременно и император, и мой супруг. — Где была охрана?!
Посмотрела на императрицу с сочувствием — как она их терпит. И продолжила:
— Я намерена пообщаться с этим журналистом. Сама. В любом случае, хуже того, что уже написали, у него вряд ли получится…
— Нет, — отрицательно покачал головой Андрей. — Я запрещаю. Это может быть опасно.
Раздался странный звук — такой сдавленный смешок, похожий на похрюкивание. Я удивленно огляделась — наверное, мне показалось… Неужели император и императрица могут издавать такие неприличные звуки. Да еще и хором.
В любом случае выказывать недовольство мужу прилюдно было неуместно, поэтому я сменила тему разговора:
— Ваше величество, — обратилась я к императрице.
— Мария Алексеевна, — поправила она меня.
— Мария Алексеевна, — кивнула я, — мне бы хотелось выразить благодарность за то платье, которое вы прислали мне для представления ко двору.
— Я сделала… что? — удивилась супруга императора.
— Платье… — растерялась я.
— Так… — протянула Мария Алексеевна, и в ее голосе мне послышались отголоски тщательно скрываемого бешенства. — Пойдемте посмотрим, что за платье.
Она поднялась, я последовала за ней.
Мужчины были уже на ногах. Короткие поклоны от них — и мы удалились.
— Все-таки это странно, — пожаловалась я.
— Что именно? — императрица шла за мной.
— Вся эта история. С моим замужеством. К тому же я многого не понимаю — и меня это угнетает.
— Ваша история с замужеством… — как-то устало и по-доброму улыбнулась императрица. — Это не странно. Это волшебно. И волшебница — вы. Я и не думала, что Андрей Николаевич может быть таким…
— Счастливым?
— Просто человеком…
— Простите, я не понимаю.
— Это вы простите. Не надо меня понимать. Просто знайте, я хочу быть вам другом. Если вы, конечно, позволите.
— Конечно… — кивнула я. — А, кстати, что не так с платьем?
— Все. Все не так. Начиная с того, что я ничего не посылала. И потом, это попросту неприлично — вы же не бедная родственница, чтобы кто-то решал за вас, что надеть на представление ко двору или любое другое мероприятие.
— Тогда у меня ничего не готово… Мне и некогда, и я в этом ничего не понимаю.
— Ничего. Разберемся. Показывайте, — и в голосе императрицы четко прозвучали рычащие нотки интонаций императора.
Посмотрев на платье, Мария Алексеевна помрачнела еще больше.
— Пойдемте, — скомандовала она. — Поговорим с вашим супругом.
