– Сказано же – побрызгай!
Филимонов так и сделал, да ещё и похлопал старуху по щекам.
Верховная Понтифика медленно приходила в себя.
– Так это что получается, – сказал Костя. – Значит, и Курочка-Ряба была у них, и Колобок – их рук дело, так ещё и «Сказка о рыбаке и рыбке» тоже про них сложена?
– Конечно, – ответил Колобок. – Они ведь не просто старик со старухой, они – архетипы…
– Никакие мы не Архиповы! – возмутилась очнувшаяся бабушка. – Архиповы через три избы от нас жили! Скандалисты твои Архиповы, а уж детки ихние – Кий, Щек и Хорив… Я ведь думала, родненький мой, что как раз они тебя и слопали…
И снова залилась слезами.
К счастью, посторонние не видели этих слёз – вход в папские покои охраняли гвардейцы.
– Вы и на меня, между прочим, думали, – заметил Костя.
– Так ведь горюшко нам все глазоньки застило, – оправдалась Римская Папа. – И характер с тех пор у меня навеки испортился…
Она подняла Колобка на уровень глаз, полюбовалась – и снова положила на колени, на золотое шитьё папской ризы.
В дальнем углу зала за специальным столиком красного дерева играли в шахматы Василий Буслаев и Антонио Челентано. Генуэзец явно проигрывал. Ставка была – двести щелбанов против двухсот золотых.
Новгородца уже переодели в гвардейскую форму – она очень ему шла. Трубку, торчавшую из шеи Буслая, Костя всё-таки вытащил, хоть Васька и боялся, что башка отвалится. Не отвалилась, только глаза сделались не красные, а обыкновенные.
– …А уж как завербовались мы со стариком в рыболовецкую артель да уехали к самому синему морю, – продолжала старушка, – я совсем с глузду съехала. Старичка своего тиранила, прочих артельщиков разогнала – остались мы одни в своей ветхой землянке на долгих тридцать три года, пока однажды…
– Понятно, – сказал ботан. – Кризис преклонного возраста. Маразматикус вульгарис…
– Поглядим, каков ты сам-то в старости будешь! – возмутился Костя.
– И что бы мне, старой дуре, остановиться на новой избе? – сокрушалась бабушка. – Жили бы как люди. Так нет, мне подавай дворянство, мне подавай целое царство! Рыбка тоже хороша – понимала же, что я не в себе! Надо было дать мне по мозгам – старичок-то бы не осмелился…
– Это моего пригляду за вами не было, – самокритично сказал Колобок. – А как же ты, родимая, в Риме-то устроилась?
– Худо мне тут было, совсем худо. Сразу же пожалела, что Римской Папой заделалась. Всё получилось, как дед сказал: ни ступить, ни молвить не умею. Всё вокруг не наше, идолы по углам мраморные, голые, парсуны на стенах – тоже голые… Срам!
– Не обижали тебя тут? – нахмурился Виссарион Глобальный. – А то я живо их всех…
– Напраслину возводить не стану – народ уважительный. Кланяются, туфлю целуют. Деньги несут кошелями. А счастья нет! Моют меня в корыте яшмовом, кутают меня в полотна льняные, питают меня кушаньями заморскими… И печатных пряников тоже нет, нечем вино заесть! Я ведь с туги-тоски попивать начала…
– Ностальгия называется, – заметил ботан.
– Прислуживают мне слуги верные, – напевно продолжила старушка и вдруг заорала: – Кардинала Монтанелли ко мне! Бегом!
– Это от ностальгии, – поспешно сказал Колобок. Ему явно стало неловко за свою создательницу.
Появился дородный, осанистый, бровастый кардинал в алом одеянии до полу и в алой шапочке.
– Весь внимание, ваше святейшество! – сказал он, согнулся и поцеловал перстень на руке Папы.
– Пока ты ползком сюда добирался, – сказала старуха скрипучим голосом, – я уж и забыть успела, зачем звала. Пошёл вон, дурачина ты, простофиля!
Кардинал, рыдая, вышел.
– Я тоже такой прикид хочу, – капризно заявил Колобок.
– Вот видите, – сказала старуха. – А ведь я их не бью, за чупрун не таскаю, как своих дворовых-то бывалоче. Неудобно! Они же тут все иностранцы! Что они о нас подумают? Вот так и мучаюсь… Будет тебе кардинальская шапка, сдобненький мой, сейчас будет…
– Надо с этим кончать, – решительно сказал Колобок. – Ребята, вы знаете что делать.
– Конечно, знаем, – откликнулся ботан. – Бабушка, да ведь твоё горюшко размыкать – что два пальца обсморкать. Только придётся ещё раз послать за бедным рыбаком…
И он обстоятельно растолковал, о чём старик должен просить золотую рыбку и что потом произойдёт.
Старуха пригорюнилась.
– А новую избу нельзя оставить? – нерешительно спросила она.
– Даже новое корыто нельзя! Начнёшь с нуля! Так сам Пушкин постановил!
