Не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент меня вздернул на ноги… Пашка и вывел наружу.
— Ты в порядке? — заглянул он мне в глаза.
— Мугу, — промычала я, вдохнула свежего воздуха и едва успела отбежать в сторону, где меня скрутило. Рвало беспощадно, до болезненных спазмов.
А вокруг суетились люди. Позднее Павел, поддерживая под локоть, вывел из разрушенного оскверненного храма отца Алексея. Махнул мне рукой, и я поспешила к ним.
— Арина, в моей сумке капли, — устало обратился ко мне батюшка. — Накапай-ка и мне, и себе. На тебе лица нет…
Потом мы сидели в машине, глядя на то, как выносят черные глухие мешки на носилках. Как хмуро переговариваются вусвомовцы, слушая рассказы не менее мрачного Теодора.
— Как тебя угораздило связаться с… такими, Арина? — тихо позвал отец Алексей. — Я ведь вижу, что ты светлая, чистая девушка. Хорошая у тебя аура.
— Родилась я такой, батюшка. Вижу многое, чувствую еще больше. И умею немало. А такие… Они тоже хорошие. Нет, есть, конечно, всякие и между нас. Но ведь и среди простых людей много таких, кому лучше было бы не рождаться. Убийц, садистов, маньяков… Не нужно нас осуждать лишь за то, что мы имеем особые способности. Тот же Теодор… Он некромант, англичанин, и при этом верующий католик. Он сам не убивает, нежить упокоить может или очищает то, что сотворили другие, чтобы вред для окружающих убрать. Вы ведь знаете, наверное… — Я стушевалась, не зная, что можно говорить, а о чем лучше даже не заикаться.
Мы помолчали, а потом я позвала грустного Евграфия:
— Енька, иди к Теодору. Скажи, что я отвезу отца Алексея домой и поеду к себе. Пусть вас Павел доставит в отель.
— В отель?! — вскинулся енот.
— В отель. Не могу я… Мне нужно побыть одной.
Енька печально побрел к своему хозяину, а я завела мотор.
Добравшись до места, я помогла батюшке дойти до его домика. Ему тяжело пришлось, а я чувствовала себя виноватой в том, что привезла его в тот кошмар.
— Простите меня, — повинилась я. — Я правда не знала, что будет
В ответ я не услышала ни слова упрека. Отец Алексей перекрестил меня на прощание и ушел в дом. А мы с Беллой отправились в мою квартиру.
Едва переступив порог, я крикнула:
— Вася! Готовь тесто!
— Какое? — выглянул из комнаты домовой с веничком для сметания пыли в руках.
— Для пельменей. И фарш.
— Много? — насторожился он.
— Много!
— У-у-у, — протянул Вася, покосившись на белочку-летягу, тихо сидевшую у меня на плече. — Это кто ж тебя так довел, Арин?
Вопрос был из разряда риторических, ответа домовой дух не ждал, поспешил на кухню.
Уже стемнело, но заметила я это, лишь когда вздрогнула от того, что кто-то положил мне на плечо руку. Резко вскинувшись, я оглянулась.
Посреди кухни топтались Пашка и Лёлик, за их спинами виднелась седая макушка Владимира Вольфганговича. Кто-то был еще в коридоре, но крупные мужчины загораживали обзор. В этот момент, вероятно, Вася выключил музыку, и повисла тишина. Я снова вздрогнула от такого резкого перепада звукового фона, так как несколько часов мою квартиру заполняла грустная органная музыка. Люблю классику. Вообще музыку люблю.
— Ого! — присвистнул Павел, оглядывая помещение, и убрал руку с моего плеча. — Арин, неужели все так плохо?
— Стрельцова, депрессировать изволишь? — протиснулся в кухню мой любимый шеф. — О-о! Парни, нас сейчас покормят.
— Арин, — вкрадчиво позвал рыжий Лёлик, — а ты давно лепишь?
Ответила не я, а вернувшийся домовой:
— Давно. Уже вся морозилка забита, а она всё лепит и лепит.
— Успокаивает, — вяло пожала я плечами, посмотрев на шеренги подносов, на которых ровными рядочками лежали пельмешки.
— Значит, на всех хватит, — усмехнулся мой начальник, отодвинул стул с другой стороны стола и устало на него опустился. — Вась, будь другом… Мы сейчас сдохнем от голода, если ты нас не спасешь. С утра на ногах, не то что поесть, воды глотнуть и то некогда было.
— Ариш, а ты что, правда всё это время лепила? — как обычно, решил взять на себя роль шута Лёлик. — Ты кого собираешься кормить таким
