– Да. – Она выглядела такой восхитительной в своем удивлении. Если бы они не были окружены людьми, то он сделал бы ей предложение тут же, не сходя с места. То, что им сейчас необходимо, это некоторое уединение, которое позволит им прийти к соглашению. – Не попросить ли нам Ванни найти для нас уютное местечко для позднего завтрака? Подозреваю, что София обидится, если мы возвратим ей корзину, не притронувшись к еде.
Они подошли к карете, и пока Рэндольф убирал свои покупки, Элизабет и Ванни совещались. В итоге она спросила:
– Что скажете, если мы отправимся к разрушенному римскому храму, находящемуся высоко на холме, место удивительно уединенное, и оттуда открывается бесподобный вид на Везувий?
– Прекрасно. – Рэндольф помог ей сесть в карету, затем заколебался, садиться ли рядом. Он начинал немного нервничать. Можно было бы подумать, что человек, уже дважды делавший женщине предложение, в дальнейшем будет более спокойным, но оказалось, что это совсем не так. Однако его беспокойство не было слишком сильным. В глубине души он полагал, что Элизабет вряд ли его отвергнет.
Дорога становился все более узкой, и наконец Ванни натянул поводья, останавливая лошадей, после чего повернулся и заговорил с Элизабет. Она перевела его слова Рэндольфу:
– Место слишком узкое для кареты. Ванни говорит, что храм находится в десяти-пятнадцати минутах ходьбы дальше по этой дорожке.
Лорд Рэндольф согласно кивнул и взял в руки корзину для пикника. Стало ясно, почему это место так редко посещали. Тропинка была очень узкой и еле различимой – чуть шире следа козы, она не раз размывалась и восстанавливалась вновь. Справа высился склон горы, слева уходящий резко вниз. Элизабет шла впереди, держась как можно ближе к горному склону и стараясь внимательно следить за тем, куда она ставит ноги.
Миновав последний поворот тропинки, она остановилась, очарованная увиденным. Тропинка вывела к широкому выступу, справа поднималась крутая стена, слева – крутой обрыв. Площадка была ярдов сто в длину и пятьдесят в ширину, здесь имелась почва, достаточно плодородная, чтобы на ней произрастали бархатная трава и тоненькие деревца. Как и обещал Ванни, вид на Везувий поражал воображение. Но все это являлось всего лишь простой декорацией для самого храма, который выглядел так, словно временно спустился на грешную землю из некоей волшебной страны.
Стоя позади Элизабет, лорд Рэндольф восхищенно произнес:
– Любой, кто когда-либо строил ложные руины, отдал бы свою левую руку, чтобы вместо своего творения получить вот это. Оно самое настоящее чудо.
Небольшой круглый храм был выстроен из белого мрамора, в прозрачных глубинах которого содержался легкий намек на розоватость. Изгибающаяся скала сформировала заднюю половину здания, а изящные ионические колонны – ее переднюю часть. Крыша давно разрушилась, и вверх по колоннам устремились виноградные лозы, создавая невероятно красивый, задумчивый и в целом романтичный вид.
Элизабет спросила:
– Как вы думаете, не пригласить ли нам сюда Байрона? Это место имеет право быть увековеченным в поэзии.
– Никогда, – твердо ответил лорд Рэндольф, ставя на землю корзину для пикника. – Как только Байрон напишет об этом великолепии, здесь не будет прохода от людей, желающих приехать сюда и восхититься этим местом; кто-то из них, конечно же, упадет с горы и разобьется насмерть, и их смерть будет на нашей совести. Гораздо лучше, если это место и дальше будет оставаться тайной Ванни.
Остатки старого кострища доказывали, что место не было совершенно секретным, но, безусловно, посещалось очень редко, поскольку пол храма был устлан опавшими листьями. Элизабет встала на колени и тщательно убрала их, открыв очаровательную мозаику из птиц, цветов и бабочек.
– Интересно, какому богу или богине здесь поклонялись.
– Думаю, одной из нимф.
Быстро посмотрев на Рэндольфа, Элизабет заметила странный, оценивающий взгляд, обращенный на нее. И необъяснимая дрожь пробежала по ее телу. Ей захотелось понять, действительно ли в воздухе появилась какая-то напряженность или это всего лишь ее развитое воображение.
Заметив ее дрожь, Рэндольф протянул ей руку, помогая встать.
– Несмотря на то, что вовсю светит солнце, в тени все еще остается декабрь.
Его рука, теплая и сильная, легко и без усилий подняла ее с пола. Элизабет выпустила ее, как только оказалась на ногах. Осознание силы и мужественности лорда Рэндольфа было настолько пронзительным, что она почувствовала некоторую неловкость. Элизабет решила, что это происходит оттого, что, несмотря на целую неделю, проведенную вместе, они еще никогда не оставались действительно наедине.
Она довольно проворно отодвинулась от него, зная, что ее чувство собственного достоинства напрямую зависит от ее способности оставаться собранной и деловой женщиной. Она предпочла бы броситься с утеса, чем сообщить компаньону о своей глупой, безнадежной страсти. Сняв с корзины сложенный коврик, закрывавший ее содержимое, она спросила:
– Не пора ли посмотреть, что приготовила нам София? Думаю, ее рождественская выпечка придется нам по вкусу.
– Да здесь еды на целую армию или, по крайней мере, на целый взвод.
Рэндольф потянулся к корзине и вынул плоский овальный круг. Хорошенько исследовав его, он предположил:
– Пирог с угрем?
– Вполне вероятно. День перед Рождеством – постный день, а поедание угрей – это традиция, – объяснила Элизабет, распаковывая корзину.
– Итак, мы имеем свежие фрукты, два сыра, плетеный хлеб, три вида рождественских пирогов,
Рэндольф прищурился.
– Если рабочие заслужили такую плату, полагаю, что она показывает, насколько София ценит свое оливковое масло.
– Пожалуй, к тому же она непрерывно пытается меня откормить. И ей кажется, что вы тоже слишком худой.
Вспомнив, что еще София сказала об английском лорде – все очень лестное, но частично решительно непристойное, – Элизабет тут же постаралась сконцентрировать все свое внимание на раскладывании еды на скатерти. Что это с ней? Простой пикник с джентльменом, а она ведет себя так, словно является одной из своих же собственных пылких и романтичных воспитанниц. С какой стати все ее мысли постоянно возвращаются к этому мужчине.
Пусть он даже невероятно красив, любезен, внимателен и учтив! 'Стоп! Прекрати немедленно!' – отругала она себя. Элизабет с радостью отметила, что пока она наливала вино в два каменных бокала, рука у нее не дрожала.
Они неторопливо приступили к еде. Под воздействием дружелюбной беседы о прошедшем дне нервозность Элизабет несколько поутихла. Она хотела спросить у лорда Рэндольфа, как долго он намерен оставаться в Неаполе, затем решила, что лучше ей этого не знать. Скоро и так все выяснится.
После того, как они поели, Элизабет вытащила свой блокнот и стала делать зарисовку храма, хотя и не рассчитывала на хороший результат. Сев так, чтобы ветер дул от Элизабет, Рэндольф раскурил свою трубу, у него, очевидно, было прекрасное настроение.
Спустя некоторое время, удлинившиеся тени обратили на себя внимание Элизабет, и она оторвала взгляд от своего блокнота.
– Господи! Уже так поздно. Вы давно должны были меня прервать. Когда я рисую, то забываю о времени. – Она закрыла свой блокнот и вернула его и карандаши в корзину для пикника. – Стоит такая теплая погода, что совсем забываешь о том, что это одни из самых коротких дней в году. К тому времени, как мы вернемся в город, будет уже совсем темно.
– Мисс Уокер... Элизабет... прежде, чем мы отправимся в обратный путь, я хотел бы кое о чем с вами переговорить.
Пораженная, она откинулась назад и внимательно посмотрела на лорда Рэндольфа. Хотя он все еще сидел на земле, непринужденность позы ушла, и в его худощавом теле почувствовалась напряженность. Он смотрел вниз, беспокойно крутя свою трубку, и ей стало ясно, что та стала предлогом для того, чтобы не встречаться с ней глазами.
Вынув перочинный нож, Рэндольф начал тщательно выскребать из трубки использованный табак.
– Эта последняя неделя доставила мне огромное удовольствие. – Он сделал какой-то неопределенный взмах левой рукой, словно в подтверждение своих слов, приведший к тому, что оставшийся в трубке пепел просыпался на его бриджи из оленьей кожи. С выражением сожаления он смахнул пепел в сторону, затем все же взглянул на Элизабет. – Извините, я достаточно неуклюж. Я отрепетировал свою речь, но она совершенно вылетела у меня из головы. Элизабет, я хотел сказать, что неравнодушен к вашей компании, и... и мне хотелось бы продлить ее надолго. Точнее навсегда.
Если бы дыхание не было действием автоматическим, Элизабет непременно перестала бы дышать. Сначала она просто уставилась на него, не веря своим ушам. Но когда его взгляд встретился с ее, и она увидела в глубине его глаз надежду и неуверенность, то поняла, что он подразумевал именно то, что сказал.
Внезапная боль пронзила ее душу, заставив страдать столь же сильно как тогда, когда она услышала о смерти Уильяма. Поразительно, но лорд Рэндольф захотел-таки, чтобы она стала его любовницей. Это было самым лучшим предложением из тех, что она когда-либо сможет получить, но Элизабет к прискорбию поняла, что все еще остается дочерью священника и не может с ним согласиться.
На глазах Элизабет выступили слезы, и она отчаянно заморгала, пытаясь не позволить им пролиться наружу. Горло сдавило, и только шепот смог вырваться из него, когда она произнесла:
– Я сожалею, милорд, но не могу принять ваше предложение.
Надежда в его глазах мелькнула и погасла, на смену ей пришло сначала сожаление, затем отстраненность. Прежде он никогда не отгораживался от нее маской невозмутимого английского джентльмена, но вот теперь она явно появилась на его лице.
– Нет, конечно вы не можете. Приношу свои извинения, мисс Уокер. Это всего лишь мои глупые фантазии.
Он засунул свою трубу и перочинный нож в карман и встал, затем взял корзину.
– Молюсь за то, что вы простите меня, если я смутил вас. Пойдемте, пора возвращаться. День почти закончился.
Но закончился не только этот день, настал конец и их дружбе; Элизабет по выражению его лица поняла, что после сегодняшних событий она больше никогда не увидит лорда Рэндольфа. Она поднялась на ноги без всякой помощи с его стороны, проигнорировав предложенную им руку. Желая его и страдая от невыносимого одиночества, она не рискнула прикоснуться к нему, боясь окончательно потерять самообладание.
Молча идя впереди него, Элизабет вела внутреннюю борьбу, разрываясь между желанием и совестью. Она была уверена, что его предложение не было результатом его безнравственности, а происходило от одиночества человека, тоскующего по товарищеским отношениям. Если бы он был свободен и мог жениться, то нашел бы себе более юную и более симпатичную женщину, но в данном случае, как она предположила, он был слишком благороден, чтобы сделать такое предложение девушке, лишь только достигшей брачного возраста, тем самым разрушив ее шансы на удачный брак.
А с такой женщиной, как Элизабет, этого риска не было, она уже в течение многих лет числилась в старых девах. И все же, делая ей свое предложение,
