— Они восстановятся, — устало просветил ректор, — они, в отличие от нас, не живые.
И он откинул голову назад, упираясь в прозрачную стенку и тяжело дыша.
— Знаешь, — с трудом заговорил он, — отступники никогда не оставляют своих учеников, у них это не принято по одной-единственной причине — ваше сознание отравлено ядом вседозволенности. И вы нарушаете границы допустимого в магии постоянно, даже не задумываясь об этом. Именно поэтому отступники или забирают учеников с собой, или убивают. Странно, что Шерарн оставил тебя в живых.
Я могла бы промолчать, но не удержалась от замечания:
— Дядя Тадор не был отступником.
Усмехнувшись, ректор сказал:
— Тадор Шерарн не был вечным, Риа, но вот как раз отступником являлся в полной мере. Ты вообще осознаешь, кто такие отступники?
Не стала отвечать.
Гаэр-аш повернул голову, глянул на меня и пояснил:
— Отступники, это те, кто ставит магическую науку выше человеческих жизней, Риа.
Потрясенно смотрю на ректора, он улыбнулся и продолжил:
— Когда-то в Хешисаи существовал орден Тьмы — самый сильный из магических орденов, и успехи некоторых из членов откровенно поражали. Этих выдающихся нередко просили раскрыть тайну своего могущества, и однажды на заседании ордена они ее раскрыли — эксперименты с человеческой жизнью. Их осудили, заявив, что эти маги попрали каноны ордена, отринули этику и мораль, забыли заветы. Отступники — те, кто отступил от законов и правил, нарушил их, и большинство членов ордена потребовали казни для совершивших преступление. Часть казнили в ту же ночь, но некоторым удалось скрыться. Именно их именуют вечными, а тех, кто последовал их заветам — отступниками.
Некоторое время я сидела молча, обдумывая его слова, а после возразила:
— Дядя Тадор был человеком.
Тихо рассмеявшись, Гаэр-аш произнес:
— Тадор Шерарн родился в империи Хешисаи двести восемьдесят лет назад.
У меня опустились руки, кулак, который я так старательно сжимала, чтобы остановить кровь, бессильно разжался сам.
— Нет, он не вечный, — заметив мое потрясение, произнес ректор, — вечным был его брат, которого убил лично я. А Тадор нет, просто его душу вновь и вновь переселяли — Ульгерд любил своего брата, а быть может… боялся одиночества.
Из всего вышесказанного, меня больше всего поразил один факт:
— Убили вы?
Гаэр-аш усмехнулся, невесело совершенно и тихо ответил:
— Я был молод, непозволительно самонадеян и стремился к тому, чтобы показать себя миру. Ко всему прочему у меня была своя собственная теория уничтожения вечных — оживление всех сущностей, что они впитали когда-то. Кстати — сработало.
— Сработало?
Ректор посмотрел на меня, уронив голову к левому плечу, а затем проникновенно поинтересовался:
— Ты действительно веришь, что там, в таверне, Норт и его команда окончательно убили вечного?
Мне вспомнилось, как отрубленная голова покатилась по снегу, и потому я кивнула.
— Они убили тело, — жестко пояснил Гаэр-аш. — Вечного это, несомненно, расстроило, но не помешало вселиться в иное в ту же ночь. Затем он потратит некоторое время на то, чтобы собрать растерянные сущности, ранее им поглощенные, затем перекроит новое тело по своему вкусу, а вот после этого — вернется.
Резко выдохнув, ректор сжал зубы и, превозмогая слабость, поднялся. Затем протянул мне руку, хотя его самого шатало. Поднялась без помощи, проигнорировав явственный скрежет зубов, как, впрочем, и последующее:
— Я пытался быть обходительным.
— У вас плохо получается, — не стала лгать я.
А затем вскинула голову и посмотрела ему в лицо. Наверное, сейчас, когда он едва держался на ногах, я просто перестала бояться.
Гаэр-аш улыбнулся, пристально разглядывая меня, затем спросил:
— Рука болит?
Отрицательно мотнула головой. Ректор хотел было что-то сказать, но не смог — его шатнуло настолько, что Гаэр-аш едва устоял, и то, лишь опершись рукой о стену, а я, каким-то немыслимым образом оказалась рядом, обняла, пытаясь поддержать, и зря я так сделала!
— Попалась, — заявил ничуть не обессиленный некромант, сжимая меня в крепких объятиях.
И сжал сильнее, вынуждая прекратить сопротивление, а когда я затихла, наклонился, и, скользя губами по виску, прошептал:
— Я быстро восстанавливаюсь — семейная особенность. Но вот что меня искренне удивляет в тебе, Риа, так это невозможность играть по-
