Лежу на спине, смотрю в холодное серое небо. По переулку гуляет ветер, покачивается на проржавевших цепях деревянная табличка.
Скашиваю глаза и пытаюсь разглядеть, что же там нарисовано.
Сапог! Честное слово — сапог! Ай, спасибо, Боско-Гранде, ай, удружил! Вынес-таки меня куда надо — прямо к мастерской башмачника Пьетро. Теперь главное, чтобы никто меня раньше Аличе тут не нашел и с земли не поднял.
А вот, кажется, и она! Слышу скрип открывающейся двери, вижу две босые ножки и пропылившийся подол детского платьица.
Миг, и девчушка удивленно вскрикивает, торопится ко мне, подхватывает с земли неожиданный подарок.
Аличе не расстается со мной до самого вечера. Хвастается мной перед подружками и соседями, пытается с ложечки накормить меня похлебкой, а вечером и вовсе укладывает спать рядом с собой.
Можно ли мечтать о большем счастье?
А на следующий день моя маленькая госпожа вдруг вспоминает, что до сих пор не дала мне имени. Пабло, Кирино, Иакопо? Не то! Луиджи, Бенедетто, Раймондо? Тоже не годится!
Я не отрываю взгляда от лица девчушки.
Агостино! Назови меня Агостино!!!
Но нет. Перебрав еще две дюжины имен, Аличе останавливается на Уго.
Святые небеса! Какой же я Уго? Уго — это здоровяк матрос, Уго — махина-каменщик, Уго — палач с тяжеленным топором. А я? Только взгляните на меня! Тонкие ручки и ножки, огромные темные глаза, изящный аристократический нос. Ах, Аличе, где же здесь ты увидела Уго?
Но имя дано, и с этим ничего не поделаешь. Да и так ли это существенно — на самом-то деле? Куда важнее тепло детских ладошек, взгляд любящих глаз, и уверенность в том, что тебя обожают, как никого другого.
День за днем я радуюсь восходу солнца, с нетерпением жду, когда маленькая хозяйка откроет глазки и потянется ко мне, подарит сонную теплую улыбку. А потом мы бежим играть — под жаркое солнце улиц или в тишину тенистого дворика, с босоногой неаполитанской детворой, или сами по себе. Нам так хорошо вместе! Аличе и Уго, Уго и Аличе. Ах, и почему я не ушел от Лоренцо раньше?
Но проходит месяц, другой, и Аличе все реже берет меня в руки, все чаще забывает дома, убегая играть с подружками, и уже третью неделю оставляет меня ночевать на сундуке в компании надтреснутого кувшина и старой заштопанной сорочки.
Тоскливо — хоть вой. Но марионеткам не дан голос. И, лежа на пыльном сундуке, я час за часом смотрю в крохотное оконце: где же ты, моя Аличе? Когда вспомнишь о верном Уго? Когда вновь возьмешь с собой?
Но вот наступает воскресенье, и башмачник берет дочку за руку и долго ведет куда-то по узким извилистым улочкам. Аличе торопится, подпрыгивает от нетерпения, а я болтаюсь вниз головой, зажатый в детской руке. Удобным такое положение не назовешь, да нам, марионеткам, не привыкать. Взяла с собой — уже хорошо. Хотя не об этом я мечтал, когда второе желание загадывал, совсем не об этом.
Мы все еще идем, людей вокруг становится все больше и больше, где-то звенят рассыпавшиеся из кошеля монеты, отовсюду доносятся выкрики зазывал, совсем недалеко ударяет колокол, и вдруг я понимаю — мы на площади! На той самой рыночной площади, где каждый день дает представления старый Лоренцо.
Ах, если бы я только мог пошевелиться! Аличе! Ну, сделай же что-нибудь! Подними меня, дай хотя бы глазком взглянуть на тех, с кем я имел счастье выступать перед публикой. Но нет — перед глазами лишь булыжная мостовая, да ноги столпившейся вокруг меня бедноты.
Аличе не отрывает взгляда от старого Лоренцо, хихикает, перекладывает меня из одной руки в другую, а потом и вовсе запихивает подмышку.
Напрягаю слух. Вот хнычет расстроенная Коломбина, вот хохочет остряк Бригелла, а вот… Но третьего голоса нет. Да и откуда ему взяться? У мастера Лоренцо осталось всего две куклы. Но даже они сейчас в сотню, тысячу раз счастливее меня. Им, а не мне сейчас улыбается маленькая Аличе, для них горят ее глаза, им аплодируют маленькие ладошки.
Аличе! Что же ты делаешь? Ведь у тебя есть я. И я здесь, совсем рядом. Просто взгляни на меня, просто… Но Аличе не слышит — лишь привстает на цыпочки, стараясь получше разглядеть то, что сейчас происходит на сцене. Старый Уго наскучил ей, она тяготится им уже сейчас, а вскоре и вовсе забудет — забросит на чердак — и прощай, деревянный человечек.
Ах, Боско-Гранде, какой же я все-таки дурень! Но постой-ка! Ведь даже дурню положено последнее, третье желание?
Я знаю старика Лоренцо уже немало лет, но такого удивления на его лице не видел еще никогда. Да оно и понятно — сначала посреди ночи неизвестно что со стуком ударяется о дверь вашей каморки, а когда вам все-таки удается зажечь строптивый масляный светильник, и вы выглядываете за порог, прямо перед вами лежит давно потерянная марионетка.
Раннее утро. Усевшись за колченогий стол, мастер Лоренцо обновляет мне лицо — аккуратно водит кисточкой по выгоревшим глазам, оставляет на щеках немного румянца, дарит яркий кармин губам.
Но кукла, которую не держат нити и крестовина — еще не марионетка.
