Точно! В обеих кабинах — головы. В задней-то Корнилович, а кто впереди?
— Братец, это ты помогал мичману заводиться?
Пожилой унтер — из здешних, качинских, забытых при эвакуации, — степенно кивнул.
— Так точно вашбродие! Я самый и есть.
— А кто к нему в аппарат сел — видел?
— Как не видеть? Один их энтих, пятнистых. Как вы, вашбродие, ушли, он и подбегает. Побалакал с мичманом, потом бе-е-егом к автомобилю. Мичман мне и говорит — подождем мол, человек со мной полетит, а ты пока масло проверь. А я что, мне сказано проверять — я и проверил.
— И что? — жадно спросил Эссен.
— Масло-то? В порядке, что ему сделается…
— Да не масло, а этот, которого ждали!
— Он, вашбродие, назад прибег. Бегит и тащит на плече баул. Тяжелый — его, болезного, аж перекосило. Я хотел подсобить, а тот ни в какую. Так и корячился, пока не склал в аппарат. Залез, мне рукой машет — «заводи»! Ну, я и завел…
— А потом?
— А что потом? Улетели, и вся недолга! — ответил унтер и кивнул на таящий в туманном мареве «Де Хевиленд».
Повторяется история с Фибихом? Приставил к боку пистолет, заставил взять с собой? Да ну, бред, наверняка Жора взял парня по своей воле. А может, они заранее сговорились? Тоже ерунда, он же сам только что предложил Корниловичу аппарат…
Эссен потянулся к рации, помедлил, опустил руку. В конце концов, кто знает, что в головах у «потомков»? В любом случае, это осознанный выбор — и Виктора и Жоры Корниловича, — а значит, не надо им мешать. А остальные пусть думают, что все идет по плану и «Де Хевиленд» улетел в город. Сказать, конечно, придется — потом, в Севастополе. К тому времени Корнилович будет далеко.
III
Адашев потянул из кузова носилки. Лежащий на них «Пирс-Эрроу» раненый — изможденный, заросший седоватой щетиной, с длинным, изрытым оспинами лицом, — страдальчески охнул.
— Полегче, братец, не дрова грузишь!
Матросы приняли носилки и бегом понесли к трапу.
— …только представьте, эти мерзавцы посмели вломиться в госпиталь! — возмущался Штакельберг, окруженный юнкерами четвертого взвода. — Требовали морфину, спирту, к Сашеньке приставали, батюшке ее, Фаддею Симеоновичу, доктору, по морде дали. Пенсне разбили, скоты!
Фаддей Симеонович Геллер, худой, как щепка, несуразно длинноногий, одетый слишком легко для ноября — в потертое соломенное канотье и парусиновый дачный пиджачок — сидел в кабине «Пирс-Эрроу» Его пальцы длинные, узловатые, пальцы музыканта или хирурга, сжимали ручку саквояжа. Рядом с пристроилась барышня в бежевом платье и толстой косой, обвивающей прелестную головку. Платье носило следы некоторого беспорядка. Адашев подошел поближе, исподтишка косясь на барышню.
«…счастливчик, однако, Никол! Экую красулю оторвал…»
— …а тут мы! — продолжал Штакельберг. — Подъезжаем, и видим, как двое этих «пролетариев» барышню на крыльцо выволакивают, всю ободранную. Никол «люську» схватил и как даст над головами! Те девушку отпустили и тикать. Я кричу — «Стой, стрелять буду!» а Михеев «люську» на капот пристроил и резанул — всех троих, одной очередью!
— Точно. — подтвердил Адашев. — А еще четверых мы из госпиталя пинками выбили. Мерзавцы разломали шкап с медикаментами и принялись пузырьки откручивать.
— Спиритус вини искали? — деловито спросил юнкер с обшарпанным казачьим карабином.
— Точно так-с! — хихикнул Штакельберг. А он на самом видном месте стоял — здоровенная бутыль с наклейкой: «ЯДЪ» и адамова голова!
— А вы, господа, бутыль, часом, не прихватили? — осведомился другой юнкер, вооруженный редкостным «Винчестером» с рычажным затвором. — Не оставлять же этим мизераблям?
Адашев скромно потупился.
— И что, их тоже в расход? — спросил другой юнкер. Он стоял, опершись на пехотную трехлинейку с прикрученным телескопом; его трубка была аккуратно замотана чистой портянкой и перевязана шнурком.
— Да нет, зачем? — пожал плечами Штакельберг. — По зубам вдарили прикладами и погнали к свинячим чертям.
— А я говорю, надо было их тоже! — сумрачно сказал Михеев, до сих пор не принимавший участия в разговоре. — Они-то Сашеньку не пожалели…
— Как вы можете, так говорить, Николай?
