родословная и титул не указ. Просто огнем палит, ум долой, и все тут.
Бог молний, что тогда делать? За такие штуки рвут погоны с плеч, в дисциплинарный дом сажают, а кто старше, тех в тюрьму или на каторгу.
— Вы что? — зашептал он отчаянно, защищаясь одеялом. Эрита и впрямь походила на тень. Поверх черно-белых одежд она покрылась длинной монашеской накидкой от дождя, и только лицо ее светлело в полутьме.
— Кадет, помогите мне, — заговорила она приглушенно, и Огонек услышал в ее голосе то же отчаяние, что дрожало в его собственном. — Вы дали слово воина, что я могу положиться на вас. Других мужчин в лазарете нет, я могу только к вам обратиться…
— Да что случилось, ан? — Огонек понял, что о недозволенном и речи нет, тут дело серьезное.
Эрита присела на его кровать в изножье. Под ее накидкой что-то звякнуло.
— Меня хотят забрать жандармы, — заговорила она с горечью. — Двое охраняют выход, а сестре Мане велено собирать мои вещи. Там еще какие-то унтеры с серьгами…
— Вас? Жандармы? За что?
— Они сказали, что перевезут меня в другое место, где безопаснее. Сначала через Ману попросили задержаться, когда все пошли на ужин в корпус, а после заявили напрямую.
— Нет, если военная полиция берет кого-то, то старший объясняет, по какой причине, — недоумевал Огонек. — Пусть покажут приказ или ордер.
— Наверно, вы не слышали… — Эрита замялась. — В стране чрезвычайное положение. Теперь жандармы могут даже стрелять в людей. Я хотела переговорить с графом Бертоном — не выпускают. Похоже, меня заберут без моего согласия.
— Ну, это уже безобразие! — Огонек возмутился, вмиг вспомнив все россказни про синий полк Его Высочества. Каратели и живодеры, набранные из-под виселицы. Если бывают волнения, их посылают, чтобы кровь пустить. Честный офицер руки жандарму не подаст. — Синие много себе позволяют, так нельзя!
— Я оказалась в западне, — призналась Эрита откровенно. — Что делать?
— Разбить окно и кричать «Караул! Помогите!» — брякнул Огонек первое, что пришло в голову. — Кто-нибудь прибежит.
Эрита отвела лицо:
— Мне стыдно кричать как базарной торговке.
— Наоборот, надо вопить как резаной. У нас, если на девчонку нападут, она визжит — на три квартала слышно.
— Я по-другому воспитана.
«Так и пропасть можно от своей деликатности! Утащат, и поминай, как звали», — подумал Огонек, но язык придержал и спросил только:
— А чего они к вам привязались?
— Мои родители… — начала Эрита и запнулась. — Они важные люди. Это дело политики, вам лучше не знать. В высшем обществе свои отношения.
— Не высшее общество, а разбой какой-то! — Огонек прытко выбрался из кровати. — Так только пираты делают. Ладно! Я выйду из лазарета и добегу до охранников. Или доложу его сиятельству, что жандармы в Гестеле командуют.
— У людей Цереса большие полномочия. Вам не позволят выйти.
«Да, чрезвычайное положение… Но все равно, нельзя отдать им Эриту! Слишком на похищение похоже… Что это за политика, девчонок красть?» — ломал голову Огонек.
— Из лазарета есть другой выход?
— Он заперт на ключ.
— Или окна без решеток?
— Да, в нижнем этаже. Но в той комнате сейчас Мана и унтер, а другой ходит по коридору. Жандармы у крыльца.
Распахнув накидку, Эрита выложила на постель какой-то сверток:
— Вот, я принесла вам оружие.
«Револьвер!» — загорелся Огонек, но быстро остыл. Щипчики, ланцеты… Похоже, дворянка взяла инструменты из кабинета врача. Такая дребедень даже как медиатор не годится.
— А ничего получше не было?
В ответ она только вздохнула, глубоко и горько.
Огонек стал чесать в затылке, хотя это некрасиво делать перед барышней. Просто так легче думалось.
Два унтера и два жандарма. Все они вооруженные и взрослые. Мимо них не прошмыгнешь, остановят, с ног собьют.
— Порошки у врача есть? — спросил он.
