Его опередила соседка Киллера с верхнего этажа. Дон ее узнал по голосу: это она вчера матерно ругалась то ли на байк, то ли на кошку, то ли на жизнь такую жестянку.
Соседка выскочила из подъезда, потрясая скалкой, и с разбегу огрела одного из доминошников по спине.
– Ах вы, алкаши позорные! – разорвал волшебный вечер пронзительный, как сирена «Скорой помощи», голос. – Куда намылились? Зенки-то протрите, пьянчуги! А ну, пошли отсюда! Бегом, бегом, я сказала!..
Доминошники переглянулись, попятились… развернулись. И предприняли стратегическое отступление. Бегом.
Связываться со скандальной мегерой никто не желал.
Да что там, и Дон не желал – уж больно смертоубийственно выглядела теткина скалка! Хоть сам удирай. Но не бросать же старичков на растерзание!
Но тетка, погрозив скалкой удирающим доминошникам, как-то разом успокоилась. Поправила косынку, завязанную «ушками», как у Бабы-яги в старом советском мультике, и направилась к столу. Подошла с неумелой и запылившейся от долгого неупотребления, но все-таки улыбкой.
Вот тут Дон удивился, несмотря на исчерпанный лимит.
У тетки-мегеры оказались добрые карие глаза и пушистые ресницы, а ее «здрасьте» прозвучало смущенно и даже самую малость кокетливо.
– А я смотрю, такие приличные мужчины собрались, а наши-то как зальют зенки, так и… – тетка горестно махнула рукой. Сунулась в оттопыренный карман и вытащила жестянку с чаем. Хорошим чаем, настоящей Lady Grey. – Вот… у меня тут стоит, а попить-то и не с кем, так, может…
Старички засияли. Тот, что в спецовке, вскочил, усадил тетку, примостился рядышком. Тут же пододвинул к ней блюдо с клубничными плюшками, принялся заваривать принесенный теткой чай.
Тетка смущенно улыбалась, хлопала ресницами и что-то ворковала глубоким, с джазовой хрипотцой, меццо-сопрано.
Наверное, это выглядело смешно. Старая тетка в бабкиной косынке, потрепанный сантехник, чай с сахаром вприкуску и воркование голубым осенним вечером…
Нет, не смешно. Трогательно. Особенно трогательно выглядел не верящий своему счастью старичок. Показалось, или он даже прослезился, когда тетка робко проворковала что-то о подтекающем кране, и, может быть, вы, Кузьмич, пойдете со мной и глянете?
Они удалились вместе: подобревшая мегера, счастливый и больше не одинокий сантехник и его неизменный чемоданчик. Старички за столом провожали их такими умиленными улыбками, словно случилось что-то, о чем они уже сто лет мечтали.
– От огонь-баба! Свезло Кузьмичу-то, при доме будет, – вздохнул старый казак и дернул себя за чуб. – Помню, как-то моя Солоха…
Казак что-то рассказывал о своем житье-бытье в Малороссии, откуда он неведомыми путями, чуть ли не с рыбным обозом, прибыл в Петербург. Вроде с родней, и вроде задолго до революции. Другие тоже что-то вспоминали: странное, древнее, совсем не подходящее гудящим неподалеку машинам и доносящемуся из раскрытой форточки футбольному матчу. Но Дон уже ничему не удивлялся. Сил не осталось удивляться – даже когда прямо на стол вскочил толстый серо-белый кот, лакнул чаю с молоком из оставленного казаком без присмотра блюдца и одышливо пожаловался на какого-то нехорошего Ефрема. Хорошо поставленным баритоном.
А через минуту откуда-то, чуть ли не с неба, послышался дребезжащий окрик: «Калиостро!»
Кот ойкнул, спрыгнул со стола и пропал невесть куда[35]. Как не бывало.
Вслед коту раздался смешок Арийца, и какая-то мамаша, тщетно зовущая свое сокровище домой, раздраженно обругала «торчков малолетних». Ну еще бы не торчки, нормальные-то парни не сидят за пустым столом и не слушают вечерней тишины.
Дон даже пожалел тетку, не замечавшую ни старичков, ни самовара. Зато замечали дети – сокровище бдительной мамаши прибежало от песочницы, подергало Франца Карловича за полу сюртука и получило целую горсть конфет. Домашних, в шоколадной глазури и миндальной крошке, с вишенками внутри.
А потом удрало в песочницу, пока не поймали.
Остальные карапузы тут же налетели на добытчика и рассовали конфеты за щеки, как хомячки. Так что бдительной родительнице осталось лишь вытирать шоколад с довольной мордахи и качать головой на новые детские придумки: не бывает Деда Мороза осенью в обычном питерском дворе.
Стемнело.
Мамаши с детьми разошлись по домам.
С верхнего этажа, откуда вчера доносился мат-перемат, потянуло борщом и тихой, на два голоса «Рябиной».
Дедули вперемешку с вечером воспоминаний расспрашивали ребят о школе, а строгий владелец энкавэдэшной фуражки осторожно интересовался у Кира, не желает ли его матушка небольшой помощи в хозяйстве? А то у них тут, понимаете ли, опять новое начальство новой метлой повымело все что можно и что нельзя, и опытные кадры никому не нужны – везде эти ужасные автоматические агрегаты, видеонаблюдение, старому служаке и пайка никто не даст!..
Кир сочувственно кивал, обещал поговорить с матушкой и расспрашивал об архивах, каких-то старых делах, упомянул фамилию своего расстрелянного деда.
