залоговым аукционам, лоббированию нужных им и невыгодных стране законов, таможенным заморочкам, оффшорному укрывательству капиталов и монополизации внешней торговли в своих шаловливых ручках.
Это его «легальную, оптимизированную схему снижения налогового бремени» будут использовать практически все будущие российские «олигархи» — от Гусинского до Прохорова: покупать у самих себя сырье — нефть, металлы, уголь — по внутренним ценам, а продавать через свои оффшорные предприятия по мировым и прятать прибыль в кипрские, швейцарские, английские банки. Абсолютно не облагаемую никакими налогами. Хотя, насчет «будущих олигархов» я погорячился. Не будет этих людей в истории моей страны. Пусть едут израильские нивы засеивать зеленым горошком и огурцами.
ЕРАА — вот первооснова подобных манипуляций, и Рич в своеобразном прочтении этого закона сильно преуспел. Мне такой «оптимизатор» в России не нужен был совершенно. Я и без «доброго» Марка мог поставлять зерно в СССР в обход любых «афганистанских» эмбарго. Да и прошли те времена уже давно.
Глава 9
К моей досаде итальянская история не закончилась для нас единственным визитом Гернсбека и Паццони. Во второй раз макаронник явился один, он пришел ко мне домой, и его английский оказался совсем не так плох, как представил его коллега из ФБР.
Я уже собирался ложиться спать, время приближалось к полуночи, когда в дверь постучал Алекс:
— Сардж, — не входя в комнату, сказал он из-за двери, — приперся этот итальянец. Настаивает на встрече.
Я как был — в полосатой пижаме и халате — спустился со второго этажа и вышел к гостю.
Сеньор Паццони стоял посреди гостиной, разглядывая обои на стенах и теребя в руках какой-то из журналов, что в были сложены на столе в высокую стопку. В легком светлом плаще и фетровой шляпе, он был похож на героя какого-то старинного черно-белого кино: ни дать ни взять, благородный полицейский явился в бандитское логово выводить погрязших в преступлениях злодеев на чистую воду.
— Бонанотте, сеньор Паццони. Чем обязан? — я старался быть вежливым, хоть мне и не нравилось, когда мешали спать.
— Завтра заканчивается моя командировка, и я улетаю, — сообщил мне итальянец таким тоном, словно ждал, что я начну его упрашивать остаться.
— Увидите родину, сеньор Паццони, и я вам даже немного завидую. У меня-то она всегда перед глазами, вспоминать нечего. Нет этого сладкого чувства вернувшейся потери. Оливки-маслины, моцарелла-тарантелла, пицца-лазанья-паста, темноглазые сеньориты. Я бы сам с вами поехал, мне Италия по душе. Но — дела, будь они неладны! Так чем обязан?
— Вы позволите? — он показал глазами на кресло.
— Конечно, комиссар. Чай? Может быть, немного виски?
Он молча уселся в облюбованное кресло и положил мой журнал себе на колени.
— Не нужно.
— Итак…
— Я знаю, что это вы устроили взрыв в отеле, мистер Саура. Вы и ваш друг Майнце.
Мне стало смешно: так глупо «на пушку» нас еще брать никто не пытался. Алекс, стоявший в дверном проеме, хмыкнул неопределенно.
— У вас есть доказательства? Может быть, мне прямо сейчас написать явку с повинной?
— Вы зря иронизируете. Я найду доказательства. И когда найду — вам будет не до шуток. — Он обхватил голову руками. — Тогда вы ответите за свое преступление.
Я все-таки плеснул в стаканы понемногу бурбона и поставил один перед итальянцем.
— Выпейте, мистер Паццони. Хуже не будет, но может быть, тогда немного спадет ваша необоснованная агрессия? Я не вызываю полицию только потому, что вы мне чем-то симпатичны, мистер Паццони. Может, на дядюшку похожи? Я не желаю вам неприятностей…
Черт! А неприятности-то уже произошли!
Сегодня умерла его приемная дочь. Глупая случайность — она проходила мимо злосчастного отеля в момент взрыва и получила два осколка стекла в горло и один в глаз. Одна из целой компании друзей и подружек. Месяц она пролежала в коме и сегодня, когда он звонил в больницу, ему сказали, что соболезнуют…
У меня затряслась рука со стаканом, я одним глотком осушил его. И беспомощно оглянулся на Алекса.
Паццони уныло посмотрел на меня:
— Я найду доказательства, — повторил он. — Ей ведь было всего девятнадцать, понимаешь ты это, сопляк? Всего девятнадцать. Чем она заслужила
