верхом на откормленных жеребцах, возвышались над морем человеческих голов, как генералы на параде.
Сефия никогда не видела ни парадов, ни генералов, потому что Нин, стоило ей заметить хоть что-либо, отдаленно напоминающее мундир, сворачивала с дороги. Но Сефия ощущала присутствие власти и без труда распознала ее лик в красных мундирах.
Мундиры солдат были безукоризненными, черные сапоги начищенными до блеска, а эфесы сабель и приклады ружей сияли на солнце. Любой законопослушный гражданин был счастлив лицезреть этих красавцев.
– Воров ловят, – сказал кто-то из толпы. – Народу на дороге предостаточно, вот бандиты и вышли на охоту.
Сефия усмехнулась.
Нин посмотрела на нее.
Вокруг них народ, стремящийся на рынок, нес корзины и катил грохочущие тележки, на которых были устроены холщовые сумки для младенцев; родители грубыми голосами призывали своих грязноватых детей, когда те отходили слишком далеко.
Сефия и Нин легко смешались с этой толпой – потрепанные одежды делали их неотличимыми от массы народа.
Но они были не такие, как все.
Сефия провела рукой по потайному карману на своей жилетке, где она хранила кусок кварца с вкраплениями венерина волоса, несколько последних рубинов с ворованного ожерелья и связку отмычек. Хотя ей было только тринадцать, а стройная фигура заставляла ее выглядеть еще моложе, Сефия, вероятно, совершила столько преступлений, сколько не совершила бы за свою жизнь и дюжина взрослых воров – если, конечно, не брать в расчет Нин.
– В городе, наверное, новый старший офицер, – пробормотала Нин. – Сверхусердный служака.
Сефия подавила смешок.
– Чему ты смеешься, девочка моя?
– Ничему, тетя Нин.
– Прекрати. Будешь так ухмыляться, на тебя станут обращать внимание – кому не надо.
Они подходили к городу, и Нин достала и повесила на руку связку шкур. Сгорбленная – гора, а не женщина, – Нин возрастом могла бы сойти за бабушку Сефии. Исключительно умелая – на шкурах, которые она снимала, Нин не оставляла ни малейшей дырочки; вся шкурка, до мельчайшей ворсинки, была отделена от тушки аккуратно и бережно.
Дело было в руках Нин. На первый взгляд – ничего особенного: загрубевшие от жара, со следами старых ожогов, лоснившиеся на свету. Но в том, как Нин ими пользовалась, было нечто особое. Ее прикосновение было буквально, по-настоящему пуховым. Сефия была убеждена, что Нин могла схватить за крылья бабочку, отпустить ее, и хрупкие крылья насекомого нисколько бы не пострадали. Чтобы понять, что за женщина Нин, нужно было видеть ее руки.
Что до остального, то в своем дорожном наряде из медвежьей шкуры она выглядела совершенно непримечательной: некая бурая сухая неопрятная гора, готовая на глазах расползтись во влажной атмосфере дождевых лесов.
Когда красные мундиры приблизились к ним, Нин напряглась и, перебросив шкуры с одной руки на другую, проговорила:
– Взгляд в землю.
Сефия глянула через плечо, заметив сверкнувшие на солдатских мундирах пуговицы.
– Так они ведь на нас и не смотрят.
– И не станут, если не высовываться, – отозвалась Нин.
Быстро оценив обстановку краешком глаза, она продолжала:
– Шестьдесят лет, и меня ни разу не поймали. Знаешь, почему?
– Потому что ты осторожна, – вздохнула Сефия.
– Потому что я осторожна.
Когда красные мундиры, позванивая сбруей и распространяя запах лошадей и сена, проехали, Нин облегченно вздохнула. Глядя им в спину, она сказала:
– Не забудь. Есть большее зло, чем красные мундиры.
Сефия зябко пожала плечами и стала теребить ремень своей маленькой сумки. Ей не хватало ее большого мешка; она привыкла носить за спиной все, что было ее собственностью: все инструменты для охоты, стряпни и обустройства кочевой жизни, а в самом низу – единственная вещь, которая осталась ей от родителей – тяжелое, странной формы напоминание о том, что они когда-то существовали, а теперь их нет.
Но их большие мешки были надежно спрятаны в джунглях, меж корней смоковницы, в миле от дороги.
– Поторопись, девочка моя!
Повинуясь, Сефия ускорила шаг, на ходу повернувшись и показав спинам солдат неприличный жест. Старшая хотела шлепнуть ее, но Сефия, смеясь, ускользнула, пританцовывая, на безопасное расстояние.
Они вошли в город с северной стороны, возле воды. Как и большинство городов в Оксини, этот стоял на берегу моря. Причалы едва держались на
