Раздражение и обида были столь сильны, что стальные пальцы сжались, и стекло захрустело, брызнуло осколками, выплеснуло виноградную кровь.
– Проклятье! – Брокк вскочил.
Не о том думать надо.
О взрывах. О бомбах и бомбистах. О Кейрене из рода Мягкого Олова, которому вздумалось пропасть в самый неподходящий момент.
Жив ли?
Два часа, чтобы отправить оптограмму и получить ответ, однозначный, позволивший выдохнуть с немалым облегчением. Пусть Кейрен и чужак, но… в чем-то он Брокку симпатичен.
И хорошо, что жив… а где?
Нюхачи найдут, когда развеется эхо взрыва. И остается надеяться, что Кейрен дотянет до этого времени. И следователь отводил взгляд, скрывая чувства.
Сожаление?
Он ведь коллега, но… нет, не сожаление, скорее скуку. И злость на мальчишку, который, несомненно, сам во всем виноват. И эти подсмотренные чувства человек поспешно спрятал. А Брокк вновь заговорил о взрыве. Филипп слушал внимательно и, не удержавшись, все-таки закурил. Он сидел на шатком табурете, раскачивался – это движение раздражало донельзя – и выпускал колечки дыма. Дым поднимался к потолку дощатой сторожки и просачивался сквозь щели. А человек вздыхал и вздрагивал, когда на плащ его падала очередная капля.
В углу же, на газовой горелке, кипел старый чайник. И человек то и дело предлагал чай, а Брокк отказывался, ему пора было уходить, но он не в силах был подобрать уважительного предлога, уйти же просто так казалось невозможным. И следователь, докурив трубку, спрятал ее в рукаве и все-таки заварил чай в мятых жестяных кружках.
– Крали этой наверняка нет в живых, – сказал Филипп, достав из древнего комода со скрипучими дверцами жестянку. – Расходный материал.
Он показывал Брокку портрет, нарисованный полицейским художником и уже отправленный на копир. К вечеру листовки заполонят город, но следователь прав: найти девицу вряд ли получится.
– Я тут работал когда-то… года четыре, как в управление перевелся. – Следователь склонился над кружкой и, достав из-под полы флягу, плеснул в чай рома. – Хотите?
– Благодарю, но воздержусь.
Не то чтобы Брокк не замерз, но уж больно сомнительного качества был предложенный напиток. Филипп не обиделся, сделав внушительный глоток из горлышка, он крякнул и, выдохнув, занюхал рукавом.
– Здесь своих сдавать не принято. – Филипп не спешил убирать флягу, он держал ее, то встряхивал, то подносил к массивному носу, который успел налиться краснотой. – Перо в бок – это да… или камнем по голове… иногда и горло перервать могут.
Он со вздохом завернул крышку и спрятал флягу в карман, прикрыв его ладонью, словно опасаясь, что Брокк покусится на этакое сокровище.
– А вот к ищейкам идти, уж извините, западло. Стукачей свои же порешат, – задумчиво произнес Филипп, поглаживая карман. Его запах немытого тела, табака и перегара стал сильнее, он смешался с вонью мокрого дерева, каучука и отсыревшего чайного листа, и Брокк с трудом сдерживался от того, чтобы не чихнуть. – И жилые дома трогать… такое не простят.
Он все же убрал руку и пальцами уперся в щетинистый подбородок.
– Разве что зачищали, – с некоторой неохотой признался Филипп. – Если девицу… или так кого…
Брокк кивнул и бросил взгляд на часы.
– А мы подумали, что он загулял… дело-то молодое, бывает. – Филипп обнял ладонями кружку и поднес к носу. – Вам-то, верно, с ним и вправду было б легче. Он вас поймет. Вы его.
– А вы, значит, меня не понимаете.
– Отчего ж. – Выпитое придало человеку наглости, и он разглядывал Брокка, не скрывая своего любопытства. – Понимаю. Вы говорите, что машинку эту адскую…
– Какую?
– Адскую. Наши так называют. После смерти душа-то человеческая или в рай, или в ад идет. А в аду, значится, горячо и огонь повсюду.
…Как в Каменном логе.
– Вот наши и придумали прозвание. Так вот, утрешний-то эксперт, – он произнес это слово с насмешечкой, не сдерживая брезгливой гримасы, – про Кейрена ничего-то не сказал… не почуял, выходит.
– Утренний?
Человек раздражал и собственная нерешительность. Уходить пора. Брокк не ищейка, он ничем не поможет.
– Ага, заявлялся тут… этакий… высокий. Мордатый. Уж извините, – человек отхлебнул чай и крякнул, когда из кружки полилось на плащ, – от же… мордатый, значит. Волосы светлые, зачесаны на пробор и гладенько. Рубашечка. Костюмчик серый. Весь из себя… – Теперь в голосе Филиппа звучала
