Стало вдруг тихо-тихо…
– Он, – Кэри удивилась тому, что говорит она шепотом, – он как будто разрешения спрашивал. Дирижер у… Мясника.
– А тот?
– А тот махнул рукой и отвернулся, точно простил, но… мне показалось, он запомнил. Просто Ригер был нужен… я не знаю, зачем нужен. Они терпели его. Сверр сказал, что терпели. Я… не хотела ничего знать.
– Понимаю.
– И каждый раз старалась забыть, что видела… что что-то вообще видела и…
– И теперь ты думаешь, что тот человек убил Ригера.
Кэри отчетливо помнила и выражение глаз Мясника, холодных, змеиных каких-то, и странную его полуулыбку, и прикосновение к разбитой губе, точно он желал убедиться, что подобное несчастье и вправду случилось. Да, пожалуй, Мясник мог бы избавиться от Ригера.
– Если… если он перестал быть полезен. Дело действительно не в деньгах. Однажды я видела, как Мясник передал Полковнику саквояж, в котором лежали пачки банкнот. Они высыпали пачки и пересчитывали, не банкноты, а…
– Я понял.
– И то, что проигрывал Ригер, – это на самом деле мелочи, ерунда… Сверр говорил, что иногда приводили людей, которых нужно было зацепить. И не обязательно долг отдавать деньгами. Ригер что-то умел…
– О да, – со странным выражением отозвался Брокк. – Умел. Спасибо.
– Я тебе помогла?
Он коснулся губами тыльной стороны ладони.
– Очень.
– И… – Кэри надеялась, что покраснела не очень сильно, – я не знаю, важно это или нет… но еще мне показалось, что Дирижер… что он намного моложе Мясника. Не спрашивай почему, но просто показалось…
…жесткий подбородок, тонкие губы.
Шрам.
И пальцы, время от времени прикасающиеся к маске, точно проверяющие, на месте ли она…
Лишь он и Кэри скрывали лица…
– Не думай об этом, – попросил Брокк, поднимаясь. – Доверься мне.
Кэри уже верит.
И ей страшно, что ее веры на двоих не хватит.
Глава 34
Сон без сна. Беспокойное кружение минутной стрелки по циферблату, который в предрассветных сумерках выглядит серым. И бронза цифр потускнела, точно время вовсе исчезло.
…время лечит.
Пустые слова, и знакомая саднящая боль под сердцем. Стыдно признаться. Стоит смежить веки, и перед внутренним взором встает лицо деда. Он хмурится и морщит брови, кривит губы, сдерживая слова.
В последние годы он стал очень осторожен со словами.
Боялся потерять еще и Брокка?
Забавно, но им двоим не было куда деваться друг от друга. И теперь старик вернулся.
– Я рад тебя видеть, – сказал Брокк, откидываясь на кресле.
Он видит себя со стороны, беспомощный щенок, забывшийся в подобии сна. Сидит, ноги вытянул, а сапоги не снял. И глина того прифабричного берега застыла жесткой красной чешуей. Одежда пропахла дымом. И запах воды пробивался, но сквозь него – все та же навязчивая, тяжелая лаванда.
Встать бы. Напиться. Когда пьешь, становится легче, во всяком случае, ненадолго. Но и пара часов в хмельном забвении – это уже много.
А дед хмурится сильней и молчит. Всегда молчал, до самого последнего дня, но тогда уже Брокк научился читать его молчание. А до того…
– Чего ты от меня хочешь? – смешно разговаривать с самим собой, и нелепо – с призраком, который существует лишь в воображении. Но сейчас, на переломе нового дня, Брокк готов поддаться слабости.
В конце концов, он имеет право…
На что?
Губы деда шевельнулись, и вопрос прозвучал.
На жизнь.
На счастье, которое не абстрактное понятие, но весьма конкретное, живое, с привкусом хмеля и дурмана, и чтобы голова кругом, а весь мир –
