прекрасен.
Само совершенство.
И мысли легкие… тогда у него была на удивление ясная голова. И мучила постоянная жажда нового, нет, не совсем мучила, скорее доставляла несказанное удовольствие. Брокк сам себе казался всемогущим, ведь… как иначе, когда она так смотрит.
– Порицаешь? Я ведь тоже живой. – Он все-таки поднялся, прошелся, оставляя на ковре след глиняных чешуек. И добравшись до бара, вытащил бутылку.
А и вправду, с чего бы не напиться? Поводов хватает.
Вернулся в кресло, сапоги все-таки снял и носки тоже, отсыревшие, пропотевшие. Вытянул влажные ступни, пошевелил пальцами и рассмеялся без причины. Наверное, он сейчас похож на безумца.
Или и вправду безумен.
– Я живой, дед, а ты мне в этом отказывал… я понимаю, что так было нужно, что… будь я немного другим, у нас бы с тобой все получилось.
Брокк вытащил пробку.
– Я не злюсь на тебя. – Он поднял бутылку, салютуя невидимому собеседнику. – Не знаю, возможно, на твоем месте я вел бы себя точно так же… но неужели тебе было сложно хотя бы раз сказать, что я делаю все правильно? Именно сказать, а не…
Он махнул рукой.
Эти разговоры не приносили успокоения, время убивали – это да. А времени еще полно. За окном серым-серо, и туман, грязный какой-то, затасканный. Точно распотрошили старое одеяло, вывернув слипшийся комковатый пух.
Брокк поднялся, мучимый внезапным приступом духоты, и распахнул створки, едва не вывернув их вовсе. Щеколду, кажется, сломал.
Ничего, завтра починит.
Плевать на щеколду. Туман отчетливо пахнет плесенью… и лавандой.
Простые синие цветы, невзрачные, ей бы подошла царственная роза, из тех, что выращивает ее величество… Королева недолюбливает Лэрдис, но мирится с нею. С нею все мирятся, закрывая глаза на шалости. Порой пеняя, но… прощают. И Брокк ведь простил.
Любит или нет?
Странный вопрос, который волновал его маленькую жену… девочку? Отнюдь. Ей ведь к лицу то жемчужно-серое платье со вставками нежно-розовой парчи.
Старая рана саднит, и боль эта мешается с другой, а руку привычно подергивает, и железные пальцы скребут подлокотник кресла. Брокк пытается вернуть контроль, но живое железо не подчиняется.
Он слаб.
Дед всегда подозревал это, чуял и пытался скрыть слабость. Маску придумал. И Брокк решил, что эта маска и есть его собственное лицо. Поверил. Свыкся. А когда треснула, то от него ничего не осталось… и все-таки напиться.
Первый глоток обжигает.
…а ведь опьянеет быстро. Он с утра ничего не ел. На кухне наверняка найдется хоть что-то, и надо бы сходить, иначе завтра будет плохо, но Брокку лень вставать.
Ковер ласкает босые ступни.
И на колене видно темное пятно. Сажа?
Кто и зачем сжег ту фабрику? В самопроизвольное возгорание Брокк не верил… а ведь в расчетах Ригера было что-то оставшееся незамеченным. Надо перепроверить.
Завтра. А сегодня есть еще время в волгло-сером тумане, с бутылкой коньяка, наедине с собой и памятью.
Любит или нет?
Он запрокинул голову, с силой вжимаясь в деревянную спинку стула, пытаясь сам себе причинить боль, чтобы заглушить иную… Лэрдис.
Зачем она пришла? Посмотреть на Кэрри, или… слабая надежда. Бестолковая.
Лэрдис не вернется.
А если…
Брокк поспешно хлебнул коньяка и едва не подавился.
Какая разница, уже не будет так, как прежде. Он ведь помнит и тот разговор на квартире, к которой, несмотря на предупреждение хозяйки, возвращался не раз и не два. Нет, не надоедал, не пытался переступить порог, но останавливался на другой стороне улицы и смотрел, силился разглядеть, что происходит за заслонами гардин. Представлял ее и… кого-то кроме, другого, более интересного, соответствующего требованиям Лэрдис. И мучительно ревновал, до немого крика, который приходилось запирать в себе, притворяясь равнодушным.
Возвращался к Дите. Отлеживался. И напивался, как когда-то, а она терпела. Уже не любовница – друг, которого не стало.
