– Сама заткнись, шалава! – взвизгнула мамаша, но тотчас вспомнила, кто истинный виновник гнева. – И ты шалава! Вырастила дочку на свою голову! Где была?
– У любовника, – огрызнулась Таннис и, сунув руку под ремень, вытащила загодя припрятанную купюру. Благо та уже успела подсохнуть. – Вот.
Мамаша посмотрела на купюру, и на Таннис, и снова на купюру.
– Это чтоб одежду себе прикупила.
– К Шейсе не ходи! – тотчас отозвалась Стелла. – У нее все тряпье с душком. Лучше заглянь на Нарочный переулок, там новую открыли…
– И у Шейсе вещички неплохие. – Жадность пересилила гнев, и мамаша схватила купюру, потерла, проверяя, настоящая ли, а удостоверившись, что ассигнация не поддельная, спрятала у себя на груди. – На Нарочном небось цены…
– Так хорошее тряпье денег стоит, – возразила Стелла.
Таннис не стала слушать дальше, проскользнув мимо мамаши, она заглянула к отцу – спал, похрапывая во сне, нырнула за ширму и с огромным удовольствием стянула наконец свитер. Раздевалась Таннис быстро и, вытащив из старого шкафчика полотенце, намочила его и кое-как обтерлась.
В ее доме будет ванна, огромная, на золоченых лапах… ну или на медных, главное, что эту ванну наполнять станет горячая вода…
По коже побежали мурашки, и Таннис торопливо оделась.
– Куда? – Мамаша, которая уже успела поссориться со Стеллой, заслонила путь.
– Надо кое-что глянуть, ма. – Таннис наклонилась и поцеловала мать в седую макушку. – Я скоро. Туда и назад… пяти минут не пройдет. А ты вещи пока собери. Уходить надо.
– Чего?
Мамаша вцепилась в рукав, и Таннис не без труда разжала пальцы.
– Вернусь и расскажу. Собирайся… я быстро.
– Беги уж… хлеба купи!
Купит. И хлеба. И сыра. И кусок мяса, чтоб не остаточный, с синеватым, отертым масляной тряпицей краем, но свежий. И еще конфет, которые в заводскую лавку завозят изредка. Таннис помнит вкус шоколада… И, не удержавшись, она прямо на месте развернула папиросную бумагу, перевязанную ленточкой.
Лавочник лишь хмыкнул и взгляда не отвел, в котором читалось удивление: откуда ж деньги появились? Наверняка к вечеру уже разлетятся по Нижнему городу самые невообразимые слухи.
А и плевать.
Ее здесь не будет.
И Таннис отломила кусочек темной, с белым налетом, плитки. Медленно вдохнула пряновато-сладкий запах ее…
– Мамаша-то знает, на что тратишься? – поинтересовался лавочник, переставляя коробки с яичным порошком.
– Отвали.
Таннис положила шоколад на язык и зажмурилась, наслаждаясь моментом. Сладкий. И горьковатый самую малость. И все равно сладкий, тающий, обволакивающий нёбо. Просто чудо…
– Ох и бедовая ты девка… пороть тебя и пороть.
Поздно. Завтра Таннис уедет.
Завернув остатки шоколада, она спрятала плитку под рубаху и вспомнила вдруг о пленнике.
– Дядька Фред, а зубного порошка кинь. И щетку какую получше… и… мыла, да.
Он бухнул на прилавок серый кусок, но Таннис покачала головой.
– Нет, мне мягкого…
…Не хватало, чтоб у Кейрена шкура с непривычки облезла. Он и так на нее разобиженный.
– С розами или лилиями? – Фредди выложил два куска, и каждый был завернут в тонкую бумагу. – Только гляди, дорого станет.
Таннис понюхала и тот и другой, оба пахли хорошо, крепко. Взяла наугад, а не понравится, пусть грязным сидит. От грязи, чай, еще никто не помирал.
– И бритву!
Лавочник нахмурился, а в глазах Таннис уловила этакий подозрительный блеск.
– Отцу подарок сделать хочу. – И, покосившись на мыло, добавила: – И мамаше.
– А… ну тогда вот.
Бритва была хорошей, с резной деревянной рукоятью и тонким клинком с острою кромкой. Правда, о бритве Кейрен не просил, но пусть будет подарок. Тем более что деньги-то его… ничего, не обеднеет.
Таннис решительно наступила совести ногой на горло.
