– О чем?
Для ветра не жалко слов. Он принес в подарок запах старого льда и мокрого камня: где-то внизу, на земле, такой вдруг далекой, реки бегут к морю.
– О свободе… – Брокк вытащил ленту из косы.
– Что ты…
– Подари ему, он будет рад.
И полоска атласа соскользнула с ладони.
– А ты… подарил?
– В первый раз, когда я поднялся сюда, я провел на вершине сутки. Здесь было… свободно.
Брокк расплетал косу, и ветер, бросив ленту, спешил помогать.
– Я словно наново научился дышать. Стало вдруг неважным все, что было внизу… война? Пускай. Дом? Я? Я стал… иным, но только здесь.
На краю обрыва.
– Внизу все вернулось на круги своя, но стоит появиться здесь…
…близость пустоты. И всего-то нужно, что решиться, сделать шаг, раскинув руки. Ветер обещает поймать, но правда в том, что ему вскоре наскучит игрушка.
Ленту он уже потерял.
– Не думай о плохом. – Брокк провел обледеневшей перчаткой по щеке. – Проголодалась?
…пикник над обрывом.
И плетеная корзинка, из которой выглядывает узкое горлышко винной бутылки. Клетчатая скатерть со знакомыми уже георгинами. Тентом, защитой от снега – полураскрытое драконье крыло. И свет, проникая сквозь него, красит белые глиняные тарелки розовым.
Подушечки. И медвежья шкура, на которую усаживают Кэри.
– Я не замерзла!
– Тебе так только кажется. – Ее муж порой отличался поразительным упрямством, но на шкуре хватило места для двоих.
– На самом деле, только спустившись, ты поймешь, насколько здесь все иначе. – Брокк присел рядом и, стянув перчатки, сунул их за пояс. Он расставлял тарелки и высокий, закутанный в несколько слоев полотна горшок. – Но поесть следует сейчас. Времени осталось не так и много.
– Возвращаться пора?
Вниз. К игрушечным домикам, к длинному ангару, почти утонувшему в сугробах, расчищенной дороге, по которой можно было добраться до небольшого городка… а там и до побережья рукой подать.
– Еще нет.
– Тогда почему?
– Скоро закат. А закат лучше встречать в полете.
Странный ужин. И свеча под стеклянным колпаком. Запах воска, дыма и остывшее мясное рагу. Брокк забыл о вилках, впрочем, как и о ложках. Есть приходилось руками, вылавливая куски мяса из каменеющей на морозе подливы. И Кэри облизывала пальцы, закусывала мягким холодным хлебом и жмурилась от удовольствия.
Вино.
И кружка с трещиной на ручке, ручка обмотана шнуром, и держать удобно. А вино сладкое, приправленное травами, но ледяное до того, что пить приходится маленькими глотками. Но холод тает, и вино одаривает хмельным теплом.
Или это греет медвежья шкура, наброшенная на плечи?
Брокк, который больше не пытается отстраниться. Сегодня он близок, ближе, чем когда-либо прежде. И Кэри опирается на его грудь, запрокидывает голову, смотрит снизу вверх…
– Что такое?
– Ничего… у тебя лицо загорело.
– Здесь солнце ближе.
Яркое, оно забралось на дальний пик и балансировало на вершине. Вот-вот и рухнет, покатится по склону огненным шаром, растапливая ледники.
– Оно не греет, но загар берется на раз. Буду темный…
– И снова хмуришься.
– Да? Я не заметил, прости.
Простит. И если сейчас он попросит вернуться, то… Брокк молчит и, глядя сверху вниз, касается ресницы.
– Снежинка, – говорит он, точно оправдываясь.
Наверное, и вправду снежинка.