…мог бы и пытался, отдал приказ подземным стаям. И Грязный Фил не по собственному почину в камеру заглянул, но выходит, что теперь Освальд передумал?
Как надолго?
– Я его обобрал. Еще только-только выполз на улицу… вышвырнули. До этого – гимназия и папашина библиотека, спокойная, чистая жизнь, а тут с размаху и в дерьмо. Как хочешь, так и выживай. Вот и выживал… приноровился чистить пьяных. И напоролся… меня к нему на следующий день… принесли.
Войтех провел мизинцем по нити шрама.
– Это он?
– Он. Пообещал, что лично шкуру спустит. За наглость. А я сказал, что если он погодит, то… я пригожусь. Повезло, что Тедди в настроении был. Спрашивать стал про то, кто я и откуда такой, наглый, взялся. Я отвечал, честно, как на исповеди… ты знаешь, я каждое воскресенье исповедоваться хожу.
– А я уже хренову тучу лет в церковь не заглядывала.
– Не ругайся, малявка.
– Не ругаюсь. – Странно, что в той, забытой уже жизни Таннис не спрашивала его о шраме. Или спрашивала, а Войтех отшутился?
Велел забыть?
– Он меня выкинул на арену. Он так называл, говорил, что в мире, в древнем мире, задолго до того, как появились псы, существовала великая империя. И в ней устраивали бои. Люди против зверей… или против людей… выживший получает свободу.
Кулаки сжались и медленно, нехотя расправились.
– Тедди бросил мне нож, на удачу, а против меня выставил подземника. – Войтех вытащил рубашку из штанов, задрал и повернулся набок. – Теперь ноют порой…
Эти шрамы Таннис помнит, белые, грубые и короткие.
– Он едва меня не загрыз, но я оказался сильней. Доказал право на жизнь…
Судорожный выдох, и Войтех перекатывается на живот. Он кладет кулак на кулак, подпирая подбородок. Локти растопырены, и кожа краснеет от близости свечей. Войтех жмурится.
– Потом он велел за леди Евгенией приглядеть. И разрешил работать. Правда, взамен приходилось делать кое-что и для него. Помнишь того парня в лодке?
– Да.
– Тедди велел его убрать. Не знаю почему. Может, тот долю утаил или сказал лишнего. А может, просто Тедди захотелось меня проверить. Всякий раз он говорил, что я могу отказаться.
– Но ты не отказался?
– Ты же знаешь. – Войтех дышит медленно и глубоко. – Да и… я помню себя тогдашнего. Хотелось выбраться, вернуться на другой берег…
– К морю.
– Помнишь?
– Конечно.
– К морю, – задумчиво повторяет он и улыбается странно, жутко. – До моря я так и не добрался. Но я не о том… я смотрел на то, как вы живете… ты живешь. Ты же не понимала, в каком дерьме варишься. Мне каждый день давался с боем. Я не мог спать в этом доме, задыхался от вони. Меня мутило от еды, от воды… и ради того, чтобы выбраться, я готов был на все. Убийство? Верховик ничем подземника не лучше. Чужак. Незнакомец…
– А остальные?
– Остальные… Тедди говорил, что я идиот блаженный, если вожусь с вами. И назначал цену. Одну – чтобы в парк выйти, другую – чтобы зельем заняться, третью, чтобы избавиться от дури. Для него это была игра. А мне приходилось платить. Потом дома пошли… – Тонкие веки, полупрозрачные, и Таннис мерещится, что за ней наблюдают. Глаза двигаются, бледные редкие ресницы вздрагивают. – А остальное ты знаешь. Я уже не мог остановиться, слишком глубоко влез во все это дерьмо. Многое узнал, и… Тедди стал мне доверять. Он сказал, что я одной крови с его дражайшей тетушкой, называл ее старой мстительной сукой, но тогда я не понимал почему. А еще сумасшедшей…
– Ее сын?
– Умер вместо меня. Тедди это показалось забавным.
– А ты?
– А что я? Я должен был делать, что мне скажут. После года под землей я готов был… на все готов был, лишь бы снова увидеть солнце. Увидел. И едва не ослеп. Тедди это повеселило… он уже начал сходить с ума. Ты знаешь, что у сифилитиков мозг гниет? Так доктор сказал. И он вправду гнил. Тедди мылся пять раз в день, но все равно от него гнилью несло. Это его бесило.