– Знаешь, вчера я поняла, насколько смешно выгляжу, пытаясь угнаться за тобой… – Ваза в руках рассыпалась, падала песком сквозь стиснутые пальцы, красно-белой трухой. – Не хочу больше. Не буду. Я хотела обратиться к Королю…
– Зачем?
– Чтобы признал наш брак недействительным…
Губа дернулась, обнажая клыки.
– Но потом подумала, что в этом нет нужды. Ты прав… мы будем жить как принято. Каждый за себя. Я не стану мешать тебе. Ты не станешь мешать мне. Идеальный брак.
– И что ты собираешься делать? – низкий рокочущий голос.
Воротничок трещит, темный пиджак расходится по швам, пусть Брокк и пытается сдержать превращение.
– Для начала приведу дом в порядок…
Он спрашивал вовсе не о доме. И Кэри, не сводя взгляда – бледные глаза, воспаленные, – отвечает:
– Найду кого-нибудь, кто не будет настолько ко мне безразличен.
Живое железо рвануло, выворачивая Брокка наизнанку, с хрустом разорвалась ткань.
Пес был… страшен.
И красив.
Он возвышался, вздыбив гриву из тонких четырехгранных игл, а тусклое зимнее солнце рисовало на серебряной чешуе узоры.
Кэри протянула руку, и пес шагнул.
Попытался.
Он покачнулся и взвыл, поджимая под брюхо короткую, изуродованную лапу. Металлические пальцы человеческой руки, нелепые в этом обличье, судорожно дернулись, точно пес пытался уцепиться за воздух. Он начал заваливаться набок и все же устоял.
Опустил шею.
Зарычал глухо. А рычание перешло в вой.
– Все хорошо. – Кэри шагнула к нему и обняла. – Не спеши… все хорошо.
Он пятился, изгибаясь, пока не уперся в камин.
– Ты знаешь, ты очень теплый… горячий…
Раскаленный. И чешуя сухая, твердая как камень… или металл. Пахнет металлом.
Маслом.
Кровью самую малость. Сменившееся обличье рвет тонкие связи с механической рукой, и по железному остову стекают бурые капли, падают на пол.
– Больно? – Кэри проводит по широкому носу, где иглы мягкие. – Конечно, больно… глупый вопрос, да?
Это не жалость. И Брокк садится, теперь он возвышается над нею, и, пытаясь сгладить разницу, изгибает шею, тычется влажным носом в ладонь.
– Не хочу, чтобы тебе было больно. – Сложно оторвать руку.
И еще сложнее отступить.
– Для меня и раньше не имело значения, что ты… ты не калека… ты сильнее многих, но… ты себе не веришь. – Она пятится, наступая на осколки вазы, которую выронила. – И сейчас ничего не изменилось.
Не рычит – поскуливает и вытягивается на полу, обвивая хвостом здоровую лапу.
– Точнее, изменилось, но… не потому, что у тебя нет руки.
Он положил массивную голову с выпуклым лбом и характерной на нем отметиной. Смотрит внимательно, следит за каждым движением Кэри. И взгляд его смущает.
– Я просто устала тебя ждать, Брокк. Ты был так убежден, что рано или поздно я тебя брошу… пускай. И нет, я глупость сказала, извини, я не собираюсь никого себе искать. Во всяком случае в ближайшем будущем. Но и в твой дом я тоже не вернусь. Хватит.
Дверная ручка была липкой.
– Я пошлю кого-нибудь за одеждой…
Пес зарычал.
– И я буду рада, если ты как-нибудь еще заглянешь… в гости.
У нее получилось закрыть дверь и не расплакаться.
Брокк ушел. Почему-то Кэри ждала, что он все же останется, а он ушел.
Цветок принесли на следующий день. Топазовую орхидею с тонкими полупрозрачными лепестками.
…и черную, ониксовую, в пару к ней.
